Рейтинг – как война! – все спишет.
– Чего не бывает, Саша?!
Режиссер пожал плечами. Его никто не поддерживал, все
похоронно молчали, и он никак не мог понять почему.
– Ну разве можно вот так взять и закрыть программу только
потому, что мы там что-то не то сказали?!
– Не мы, а я, – поправила Таня. – Сказала именно я, и вышел
скандал. Генеральный прокурор звонил министру обороны, или, наоборот, министр,
что ли, звонил папе римскому, а потом они все вместе звонили президенту, и
президент велел нашему генеральному разобраться.
– Ну… так надо разбираться!..
Кто-то из операторов довольно отчетливо хмыкнул. Таня только
подняла глаза, и хмыканье моментально прекратилось. Иногда она умела быть
грозной.
– Тьфу на тебя, Сашка, – сердито сказала Ирина Михайловна. –
Генеральный уже разобрался, ты что, не понял?! Он сказал, что снимет нас с
эфира, если мы не докажем всему миру, что этот писатель, черт бы его побрал, на
самом деле помер из-за врачебной ошибки, а не потому, что от него избавились
сильные мира сего, на которых он возвел хулу!..
– Но мы-то тут при чем!? Мы просто осветили смерть писателя
как событие, а не как…
– Да наплевать генеральному, как мы осветили! – вступил кто-то
из редакторов. – Ну ты даешь, ей-богу! Ему неприятности не нужны, не хочет он
неприятностей, вот такой он странный мужик, этот наш генеральный!
Таня смотрела в окно, на залитую дождем стоянку и башню на
той стороне улицы Академика Королева. Тучи висели низко, и было видно только
полбашни, как будто из мокрого парного облака высунулся крокодил и откусил
башне голову.
Вот так и мне, тоскливо думала Таня, башку генеральный
откусит. Высунется сверху, из своего облака, прицелится поточнее – ам! – и нету
у меня головы!..
– …Прости, бога ради, – говорила тем временем Ирина
Михайловна дрожащим голосом. – Это я во всем виновата. Надо было проверить
лишний раз, а я ничего проверять не стала! Думаю, раз скандал с этой книжкой,
значит, наша тема! А вышло, что мы кому-то на мозоль наступили…
– А ты, можно подумать, первый день работаешь, Ирина
Михайловна, – пробурчал Василий Павлович, самый старший из всей редакторской
бригады, и подбородком указал на Сашу Халтурина, как бы сравнивая ее с ним. – Я
такие скандалы за версту чую, и тебе пора бы уж!
– А раз ты чуял, что ж ты меня не предупредил?!
– Да не моя бригада в тот день работала!
– Но мы все на одном деле сидим, какая тебе разница, твоя
бригада, не твоя бригада!.. Подошел бы и сказал: так, мол, и так, из этого дела
скандал может выйти!
– А я, между прочим, предупреждала, что писатель Грицук –
человек со странностями, – подала голос Леночка, гостевой редактор. – Про него
все говорили, что он неадекватный…
– Да какая разница, адекватный он или неадекватный, если он
к тому времени помер уже!
– К какому – к тому?!
– Да когда программа вышла!
– Ну и что?
– А вы, Василий Павлович, лучше бы не выступали! Задним умом
все крепки!
– Да у вас, у баб, и переднего ума никакого нету!..
– Василий Павлович!..
– И декорация в прошлый раз чуть не упала! Монтажники с
бодуна все были! Как только ведущую не придавило!..
Таня смотрела в окно.
Почему всегда все так?.. Почему никогда не бывает проблем,
которые можно решать постепенно, как написано во всех умных книгах – по мере их
поступления?! Почему они всегда «поступают» исключительно оптом и никогда в
розницу?!
Генеральный обещал прикрыть программу, если скандал не
удастся замять. В глаза он ей не смотрел, хмуро перелистывал какие-то бумаги,
кучей лежавшие на громадном, как футбольное поле, столе. Таня знала его много
лет, знала и то, что если он не смотрит в глаза, а листает бумаги, значит, дело
плохо, по-настоящему плохо.
«Ты же все понимаешь, – сказал он под конец и вот тут только
посмотрел ей в лицо, – и работаешь давно! На меня очень давят сверху. Говорят,
что из-за книги какого-то ненормального честные люди чувствуют себя… неуютно. А
они не просто честные, они еще и посты занимают! А ты на всю страну сказала,
что от писателя этого вполне могли избавиться! Давай ищи компромат на больницу,
в которой он помер, и на врача, который его упустил. На тормозах съехать не
получится. Придется до конца играть!»
Генеральный обещал прикрыть программу, а Колечка, с которым
они едва-едва помирились после феерического празднования Таниного сорокалетия,
решил сделать ей «сюрприз». Колечка вообще был мастером сюрпризов. Два дня
назад, заехав зачем-то в городскую квартиру, Таня обнаружила там абсолютный,
полный и окончательный хаос и человек семь «иностранных рабочих», сидящих на
корточках вдоль коридора. Они сидели на корточках, курили какую-то махру и не
понимали ни слова по-русски. Таня поначалу решила было, что это налет и
налетчикам почему-то вздумалось покурить в ее разгромленной квартире. В ужасе и
панике она не сразу поняла, что это никакой не налет, а… ремонт. Колечка затеял
ремонт в ее квартире.
«Давно пора, – сказал он весело, когда она ему позвонила. –
Там у тебя грязь такая! Вот я и решил сделать тебе подарок!»
«Да, но там все равно никто не живет, – пролепетала Таня,
которой больше всего на свете хотелось пинками выгнать за дверь всех
«иностранных рабочих», растоптать на полу их махру, немного покидать в стену
какие-нибудь тяжелые, желательно бьющиеся предметы, а потом послать по матери
Колечку, да так, чтобы он пошел туда, куда его послали, и больше никогда не
вернулся. – И ремонт я делала всего три года назад! И все было вполне прилично,
Коля! А сейчас здесь даже переночевать нельзя, а мне иногда нужно, особенно
когда я веду какие-нибудь ночные эфиры, ты же знаешь…»
«Ты что, не рада?! – грозно спросил Колечка, и Таня поняла –
это конец. Он опять обиделся, и все опять пропало, теперь уже окончательно,
бесповоротно! – Я хотел тебе сюрприз сделать, а ты?! Эфиры ночные вообще нужно
прекращать! Так жить нельзя, неужели ты не понимаешь?!»
«Я понимаю, – Таня обвела взглядом рабочих, которые все
продолжали сидеть на корточках в ее коридоре и смотреть на нее с живым и
горячим интересом, – я понимаю, что мне теперь ночевать негде, а эфиры я все
равно буду вести, потому что я так деньги зарабатываю, Коля. И если я перестану
их зарабатывать, нам с тобой не на что будет жить. В прямом смысле слова. Нам
не на что будет есть, пить, спать и ехать в отпуск!»
Колечка высказался в том духе, что, если она станет
попрекать его своими деньгами, он уйдет и больше никогда не вернется, и вот уже
два дня с ней почти не разговаривал.
Она извинялась, маялась, просила понять ее, говорила, что
устала, что у нее на работе проблемы, но ничего не помогало. Колечка – кремень,
скала! – на уговоры не поддавался.
