– Мужчина моей жизни считает, что у женщины должны быть
длинные прекрасные волосы. Лучше всего белые.
– Эк вас угораздило, – сказал Абельман с сочувствием.
– Вот угораздило.
– А, собственно, зачем вы мне все это излагаете? Мне нет
никакого дела до мужчины вашей жизни! Все равно мне придется вас у него отбить.
Таня взялась рукой за лоб.
– Я хочу вас напугать, – сказала она искренне. – Я – человек
с проблемами.
– Не бывает людей без проблем, – возразил Абельман. –
Особенно если они чего-то стоят! И потом, я ничего не боюсь.
– Совсем ничего? – жалобно спросила Таня Краснова,
знаменитая телеведущая.
– И не надейтесь даже, – ответил Эдуард Абельман, знаменитый
пластический хирург.
И положил трубку.
Таня закрыла сотовый и постучала им себя по лбу.
Глебов дочитал до конца, аккуратно сложил всю пачку
документов, с которыми работал, немного подумал и широким жестом закинул их
себе за спину.
Бумаги с тихим шелестом разлетелись по кабинету.
– Все это не имеет никого смысла, – громко сказал Михаил
Алексеевич. – Вообще никакого!.. Зачем я этим занимаюсь?!
Он знал зачем, и от осознания этого ему было страшно.
Он не хотел проблем, особенно таких, на ровном месте, а
получалось, что у него проблемы, да еще какие! Проблемы там, где он их вовсе не
ждал, и появились они совершенно внезапно!
Он уж и забыл про писателя Грицука и про то, что тот написал
некое разоблачительное эссе – или что это было, роман, что ли? – и мнил себя
Юлием Цезарем!
А может, Григорием Распутиным, сокрушителем трехсотлетних
монархий!
Глебов встал и походил по кабинету, наступая на бумаги.
– Все это чепуха, – повторил он бодро и не поверил себе сам.
– Какая-то ерунда просто!..
Дня три назад на его электронную почту пришло послание,
адресованное лично ему. Как правило, такого рода послания всегда читал его
помощник, отвечал или сразу удалял, на свое усмотрение, в зависимости от их
важности. Таких посланий Глебов получал в день штук по сорок и почти никогда их
не читал. У него была некоторая склонность к благотворительности и спасению
мира, поэтому время от времени, когда совершалось явное беззаконие и
несправедливость, он вступал в игру, наказывал виноватых и вызволял из
переделок невиновных, и помощник, осведомленный об этой склонности Михаила
Алексеевича, иногда предлагал ему на выбор несколько дел как раз из серии
спасения мира.
Послание не имело к такого рода делам никакого отношения.
Помощник, так и не решив, что с ним сделать, показал его Глебову.
Глебов прочитал и вот уже три дня занимается невесть чем.
Его подзащитного, мэра одного областного города, вот-вот
должны отпустить за недоказанностью, а он, Глебов, сидит в кабинете и читает
какие-то столетней давности бумаги!..
Из документов, которые Глебову удалось раздобыть, следовало,
что все написанное в письме, пришедшем по электронной почте, – правда, а он не
мог и не хотел в это верить.
Нужна была проверка, а как ее сделать так, чтобы ни в ком не
возбудить подозрений, Глебов пока не знал.
Пожалуй, первый раз за всю свою практику он оказался в таком
странном, беспомощном положении.
Находиться в беспомощных положениях он не привык.
Глебов еще походил по кабинету, и это собственное хождение
его раздражало. Было в этом что-то от писателя Грицука – нарочитое, как в кино
или книге! Человек размышляет и ходит по кабинету, ковер глотает его шаги,
стены не пропускают звуков, а далеко внизу шумит весь мир, вернее, его
уменьшенная копия, ибо отсюда, с последнего этажа, мир кажется незначительным и
мелким!..
На столе пискнул телефон, Глебов посмотрел на него,
помедлил, подошел и нажал кнопку.
– Михаил Алексеевич, – сказал селектор голосом секретарши, –
Таранов просил напомнить, что вы обещали в среду быть на коллегии.
– Я буду, – пообещал Глебов. – Только распечатайте мне
повестку дня, чтобы я был в курсе.
– Хорошо, Михаил Алексеевич. Чермак звонил, когда вы
разговаривали по межгороду. Он обещал перезвонить, но не перезванивал. Может,
соединить вас с ним сейчас?
– Не нужно, я сам позвоню.
Адвокат Глебов заработал себе имя и репутацию тем, что
всегда был осмотрителен и не бежал впереди паровоза. Кроме того, он старался не
связываться с людьми, которые выдавали себя не за тех, кем были на самом деле.
Глебов предпочитал все знать с самого начала – где может быть подвох, где
опасная глубина, а где и скелет в шкафу!.. И вдруг получилось так, что он
нарушил все свои заповеди – и не по собственной воле, словно со всего размаху
угодил в Гримпенскую трясину, которая на первый взгляд была похожа на
безопасную зеленую лужайку.
Случайность?.. Ошибка?.. Или за всем этим стоял некий
невидимый режиссер, о существовании которого Глебов не подозревал?
Он еще походил по кабинету.
В конце концов, он мужик, нормальный мужик тридцати пяти лет
от роду, и он терпеть не может неопределенных положений! Он даже развелся за
три дня – именно потому, что неопределенность положения, в котором он жил
последний год перед разводом, замучила его, и он был счастлив, когда все
наконец-то закончилось! Жена с восторгом объявила ему, что «уже давно любит
другого», и все.
Глебов покосился на бумаги, валявшиеся на полу за креслом.
Это дело посложнее развода. Пожалуй, сложнее всего, с чем
ему приходилось сталкиваться.
Он вернулся к столу, переложил на нем папки, потрогал ручки
и еще раз напомнил себе, что терпеть не может неопределенных положений.
И позвонил Чермаку. Тот ответил сразу:
– Миш, я тебе звонил, спасибо, что перезваниваешь! Нам бы с
тобой поговорить надо про авторские права на…
– Подожди, – перебил его Глебов. – У меня к тебе вопрос.
Только я не хочу задавать его по телефону.
– Та-акой секретный?! – весело удивился Чермак, но Глебов
его тона не принял.
– Ничего особо секретного, но я бы лучше куда-нибудь
подъехал.
– В издательство хочешь? Я как раз собирался допоздна
работать!
Глебов подумал немного.
– В принципе, можно и в издательство.
– Ну, тогда я тебя жду.
Он ехал долго, пробираясь по пятничным московским пробкам и
проклиная движение, гаишников, мэрию, самого мэра, с которым дружил, и отлично
понимал, что ни один мэр на свете, как бы он ни был хорош, не может по
мановению волшебной палочки навести порядок в таком громадном, бестолковом и
перенаселенном городе!.. Помнится, еще Петр Первый переживал, что город этот
устроен так скверно, и все его тянуло в Немецкую слободу, которая была устроена
хорошо! Но даже великий император не справился с этим городом, с его азиатским
духом, Богородицей Троеручицей, с его вялым и упорным сопротивлением любой
упорядоченности!.. Император не справился, плюнул и решил, что он построит себе
новый город, который сразу будет похож на Немецкую слободу, и перенес туда
столицу, и жил там, и умер в страшных мучениях, презираемый и ненавидимый
народом, не умеющим и не могущим жить по каким-то глупым иноземным правилам!
