– Ну так найдите адвоката, выясните, что это за таблетки!
Ну, как это в кино делается, видели?
Долгов покачал головой.
– Я не смотрю кино, Василий Петрович. И не знаю, как там
делается.
– Значит, посмотрите и узнайте!
– Я не милиционер и не сыщик.
– А мне плевать на это, – устало сказал Терентьев. – Мне
важно, чтобы у меня в больнице все было тихо и спокойно! Чтоб больные
выздоравливали, а персонал работал! А когда больные помирают, а персонал по
башке получает, это не больница выходит, а публичный дом какой-то!..
Вот на этом самом «публичном доме» разговор у них и
закончился, и Долгов поехал домой, совершенно не понимая, что делать дальше.
Разбирайся – сказал Терентьев. Разбираться, но как?! Как?!
Поначалу он еще хорохорился, бодрился, уговаривал себя – все
в духе того школьника, который сжимает потный кулак и повторяет про себя: «Все
козлы!»
Нужно придумать какой-то план действий, говорил он себе. Ну,
хотя бы найти, в самом деле, того полосатого адвоката, который источал
приторную, ненатуральную любезность и был так невыносимо высокомерен. И кого-то
с телевидения, кто сделал переполошившую всех передачу!.. Наверное, в милицию
надо пойти, там точно занимаются этим делом! А может, и не занимаются.
Дмитрий Евгеньевич был бесконечно далек от каких бы то ни
было детективных историй. Все его криминальное прошлое сводилось к тому, что
однажды после госэкзамена по хирургии его и еще пяток однокурсников загребли в
отделение, потому что они очень шумели в парке над речкой. В городе
Екатеринбурге это было. Ему тогда здорово попало от родителей.
Они начали ездить в командировки, когда Долгову стукнуло
четыре года, и ездили постоянно. Они очень много работали и объясняли мальчику,
что плохо учиться и плохо себя вести стыдно как раз потому, что вся семья
трудится в поте лица. Он старался хорошо себя вести и хорошо учиться, иногда у
него это получалось, иногда не очень – как тогда, в парке! – но все же до
детективов дело никогда не доходило.
Как он будет искать человека, который размозжил голову
медсестре, да еще в его кабинете, ключей от которого не было ни у кого, кроме
своих?!
Как он станет искать убийцу – если писателя действительно
убили?!
Как он будет жить после того, как Терентьев сказал ему, что
больных – его больных! – заберет он сам и Костя Хромов!?
Как он вернется в больницу – если вернется?! Что он скажет
коллегам, доброжелателям, недоброжелателям, Марии Георгиевне, Бэлле Львовне,
Абельману?!
Приехав домой, он решил было напиться, но позабыл об этом.
Полночи он просидел в качалке на высоком балконе – этим балконом он особенно
гордился, хотя строители говорили, что ничего не выйдет и такие балконы – по
периметру всего дома! – уже давно не в моде, так никто не строит. Но Долгова
было трудно сбить с толку. Он всегда точно знал, чего хочет, и добивался
своего.
Балкон возвели, хотя под него пришлось подставлять сваи, и
за тем, как их заколачивали, наблюдал отец, великий строитель, и страшно гордился
тем, что, кроме него, никто не знает, как именно их нужно вколачивать, чтобы
было правильно!..
– Технология, технология, дорогие мои, – говорил он Долгову.
– Технология – великая штука!..
Вот с этим Долгов был абсолютно согласен.
Технологии раскрытия преступлений он не знает и изучить ее
до завтра вряд ли сумеет.
Он сидел в качалке, отталкивался ногой. Слушал дождь. Собака
Джесс пришла к нему, брякнулась в ноги и долго и призывно на него смотрела –
мечтала, чтобы погладил. Он погладил, но совсем не так, как ей хотелось!
Ей хотелось, чтобы он гладил осязаемо и чтобы она сразу
поняла, как он ее любит и как скучал по ней весь день – она-то ведь по нему
скучала! А он гладил рассеянно и невнятно – то ли гладил, то ли просто водил
рукой. Джесс не любила, когда ее так гладили. И пугалась, когда он бывал
расстроен, этот единственный, самый важный человек в ее жизни, а в последнее
время он постоянно был расстроен. Джесс утешала его как могла. Лезла лизаться,
дышала в лицо, поддавала носом мячик, чтобы Долгов покидал ей, но ничего не
помогало. И соперница куда-то делась! Джесс ужасно ревновала его к сопернице,
иногда, страшно подумать, ей казалось, что хозяин любит соперницу больше, чем
ее, Джесс! Но вот соперница подевалась куда-то, и он все время грустный, и
гладит как-то невнятно, и мячик не кидает, и думает о своем, уж точно не о
Джесс! Пусть бы лучше уж соперница вернулась, что ли, может, и он бы повеселел!
Однажды Джесс зашла в дом – просто чтобы убедиться, что с
главным человеком ее жизни что-то не так. В дом заходить не разрешалось, а
валяться на ковре перед камином вообще было запрещено. Она и не слишком
стремилась, все же она нормальная уличная собака, свободная и независимая, а не
какой-то там комнатный мопсик! Джесс зашла в дом – хозяин что-то делал возле
странно гудящего и противно пахнущего аппарата, который, кажется, назывался
«кофеварка», и даже не посмотрел на нее. Она постояла, выжидая, когда он начнет
ее гнать. Раньше всегда так было. Если не он сам, то соперница ее выгоняла,
кричала: «Иди на место! Куда ты пришла?!», и это было очень весело. Еще они ее
хвалили, говорили: «Плохая собака! Ужасная собака!» А когда она не шла,
упиралась лапами, тащили ее на улицу за ошейник, и она ехала по скользкому,
чистому полу, и это тоже было очень весело.
А сейчас он даже не посмотрел, вот как!.. Джесс
постояла-постояла, потом протрусила тяжелой рысью на ковер перед камином,
брякнулась и стала валяться. Валялась она не просто так, а со смыслом, все
косилась на него, с замиранием сердца ожидая, что будет, когда он увидит.
Он увидел и сказал вяло:
– Джесс, иди на улицу!
И отвернулся.
И тогда она встала, понурилась и пошла на улицу вне себя от
горя. Ничего не помогло, даже ее валянье перед камином. Не иначе придется
искать соперницу – куда она делась? – и вести ее обратно в дом.
Джесс просидела с ним полночи, а потом стала задремывать,
Долгов слышал ее мерное дыхание. Время от времени она просыпалась и начинала
зевать и сильно лязгать зубами. Долгов ей завидовал.
Устав страдать, он строго сказал себе, что утро вечера
мудренее, ушел на второй этаж, в спальню, забрался в постель, лег животом на
Алисину подушку, которая уже почти не пахла Алисой, и стал помирать.
Дышать было нечем, в голове сильно стучало и очень хотелось
пососать валидол – может, помогло бы?!
Утром, когда Джесс выбежала из своего загона попугать птиц,
Долгов встал, разбитый и почти больной, и пошел варить себе кофе, и опять долго
сидел на веранде, придумывая, что именно он станет делать, если ему сегодня не
надо ехать в больницу.
Или надо?..
