– Мне трубка в носу очень мешает, – пожаловался Андрей. – Ее
нельзя убрать, а?..
– Ее уберут, как только в ней отпадет необходимость, –
объяснил голос весело. – Конечно, это не слишком удобно, я понимаю. Если бы это
было удобно, мы все ходили бы с трубками в носу, а мы не ходим именно потому,
что это неудобно. Но вам придется потерпеть. По сравнению с тем, что вы уже
вытерпели, какая-то дурацкая трубка – это просто ерунда!..
И пропал. Больше Андрей его не слышал.
Потом, уже в палате, ему сказали, что Долгов заезжал
специально, чтобы его проведать, и еще раз спросили, верующий он или нет.
А потом к нему пустили жену.
Она очень плакала, прямо убивалась, целовала ему руку,
гладила по голове, как маленького, и Андрей все никак не мог понять, в чем
дело! Из-за чего она так убивается, все же хорошо, просто отлично!
Шаткий мостик между тем и этим миром, который надломился
было в момент катастрофы, выдержал – главным образом потому, что Дмитрий Долгов
оказался на том мостике следом за ним, и, цепляясь и срывая ногти, они вдвоем
перебрались обратно на эту сторону, и теперь уже все позади.
Жена не понимала, рыдала, говорила, что он чуть было не
бросил ее одну и Дашку чуть было не сделал сиротой.
Андрей не сразу вспомнил, что Дашка – это его дочь.
Вернее, вспомнил, но как-то неправильно, не так, как думал о
ней обычно.
Ах да, вспомнил он вяло, есть же еще Дашка!..
Дашку он очень любил. Если и была в его жизни любовь после
той, которую он убил, вернее, позволил убить, то это дочь.
Он даже вспомнил, что ей шесть, и вспомнил, как она родилась
– маленькая была, смешная и сразу стала держать голову и таращить глаза, и обе
бабушки говорили, что это необыкновенный ребенок, таких не бывает! Ей всего два
месяца, а она выглядит на год! Он не знал, как должны выглядеть дети в два
месяца, а как в год, потому что своих до Дашки у него не было, а чужими он не
интересовался, но верил бабушкам и знал, что его дочь – необыкновенный ребенок,
и очень гордился ею.
Вспомнив о Даше, он уже больше не забывал о ней, но
привычный восторг от мысли, что у него есть дочь и что она такая
необыкновенная, почему-то поутих.
Андрей постоянно думал о другом – о том, что неправильно
жил, все время врал и себе, и жене, и Дашке, и картинка мира, так красиво
сложенная им самим до катастрофы, вдруг начала рассыпаться, и в конце концов от
нее остались только кусочки, как детали перемешанной мозаики.
Ему предстояло все собрать заново, а он не знал как.
Раньше знал совершенно точно.
Он всегда просчитывал свою жизнь наперед и очень этим
гордился.
Вот семья, вот работа, вот вожделенная зарплата – такая-то,
и именно в долларах, а больше мне и не надо, больше я все равно не потяну, на
приличную машину и отпуск на теплом море мне хватит, а больше – зачем?!
Вот Дашка, прогулка в парке по выходным, красный помпон на
шапке, липкие поцелуи после шоколадной конфеты, закрывающиеся глаза, когда,
набегавшись, она засыпала у него на руках, и сонный лепет: «Папочка, как я тебя
люблю!..»
Вот жена, очень даже замечательная жена, симпатичная,
уютная, с глупостями не лезет, любит его, и Дашку тоже любит, никаких номеров
не откалывает, в дамские фанаберии не кидается, занимается своими делами и ему
позволяет заниматься своими, и за десять – или сколько там уже выходит? – лет
брака они даже не поссорились ни разу, а зачем?.. Это только дураки ссорятся,
которые не знают, чего хотят, а он, Андрей, знает совершенно точно!
Он хочет Дашку, жену, и чтобы все «было хорошо».
Что значит «хорошо», он тоже представлял себе абсолютно
четко – работа, зарплата, парк по выходным, красный помпон, поцелуи… м-м-м,
кажется, все это уже шло в реестре под каким-то другим номером!..
После катастрофы, наркоза и шаткого мостика на ту сторону
Андрей Кравченко, довольно успешный менеджер, хороший муж и отец необыкновенной
Дашки, вдруг осознал, что все это… вранье.
Все, что он себе придумал после той катастрофы, которая
случилась с ним десять лет назад.
Из этой, физической, его вытащил человек по фамилии Долгов,
а может, это был ангел?.. Из той – душевной – Андрей тащил себя сам, и уж как
смог, так и вытащил!..
Он придумал себе жизнь, и придумал, что хочет именно такую,
и придумал, что у него «все хорошо», и даже то, что Дашка – необыкновенный
ребенок, он придумал тоже. Ребенок как ребенок, ничего особенного. До сих пор
не умеет читать и ревет, как только понимает, что сейчас придется выключить
мультики и засесть за букварь!
Это было странное чувство, словно он просыпался после
наркоза во второй раз.
Он просыпался, оглядывался по сторонам, узнавал и не узнавал
предметы и вдруг начинал осознавать, что вокруг него… реанимация. Никакая не
«хорошая жизнь», а просто реанимация, в которой нужно еще побороться за себя и
собственный рассудок – тот, который был прежде, до катастрофы.
Андрей забыл себя, каким он был до той, первой, катастрофы
!..
Кажется, он был очень веселый, и ему нравилось жить – просто
жить, и все. Просыпаться по утрам, выходить на кухню в теннисных шортах,
надетых кое-как, варить кофе и пить его, стоя у окна и думая о том, что сейчас
он поедет на работу.
Тогда он любил свою работу.
Еще он играл в теннис, и хорошо играл, и у него была любимая
ракетка с замотанной ручкой. Он много тренировался и ладонью протер ручку до
дыр. На ладони были мозоли, как раз от ракетки, и ей это очень нравилось. Она
целовала его в ладонь, смешно морщилась, облизывала губы и говорила, что больше
никогда целовать не будет, потому что он «царапается»!
Вообще она была смешная.
Он любил заниматься с ней любовью и иногда едва мог
дотерпеть до вечера. Он приезжал домой, единым духом взлетал на четвертый этаж,
мечтая только о том, чтобы она была дома, и так получалось, что она всегда
была! Он швырял портфель, пробегал длинный темный коридор громадной квартиры в
«сталинской» высотке, находил ее , хватал и прижимал к себе. Сердце у него
колотилось бешено, и затылку было жарко, и в глазах немножко плыло – так он ее
хотел. Она всегда принимала его желание и всегда делила его с ним, и любовь
получалась самозабвенной и бурной, каждый раз какой-то новой, и он этому
по-новому поражался.
Он любил подолгу рассматривать ее , когда вожделение немного
отступало, давало ему передышку. Он лежал рядом с ней и рассматривал ее локти,
колени, зрачки. У нее была родинка на бедре, и родинку он рассматривал тоже.
Тогда он курил – бросил, только когда родилась
необыкновенная Дашка, потому что жена и обе бабушки в один голос объявили ему,
что запах табака «раздражает ребенка и может ему навредить». А тогда он любил
докурить за ней сигарету, для него в этом было что-то особенно эротичное,
свидетельствующее об их необыкновенной близости, и еще ему казалось, что ее
губы касаются его, когда он берет ее сигарету.
