– Кость, – негромко выговорил Долгов. – Пять лет назад? Все
ты врешь, по-моему! Ты пять лет мечтал его убить?
– Я его всю жизнь хотел убить, – объяснил Хромов охотно. –
Он был зверь, а не человек. Он мать со свету сжил, в могилу загнал, брат из-за
него глухонемой инвалид! Он маленький был, а папашка его так бил, что он и не
заговорил! И теперь не говорит. На фабрике картонки клеит, до белой горячки
допился. Мать умирала, я ей обещал, что убью его. Рано или поздно. И убил. Я
его гуманно убил, Дима! Один укол – и он уже в аду. А он меня много лет убивал.
Долгов хотел было сказать что-то, но не стал. Он понятия не
имел, что нужно говорить в таких случаях.
– А эта его красотка, Светка, живучая оказалась! Десять лет
с папашей – это срок! Год не за три, а за пять как минимум. Мне ее даже жалко
было, я думал, может, поделиться с ней и пусть живет? А потом решил – нет, не
буду! Она мне никто, чужой человек, чего мне с ней делиться? У меня инвалид
беспомощный на руках.
– А Екатерина Львовна тут при чем?
– Да она видела все! – весело сказал Хромов. – Вот тут я
недоглядел! Папаша когда начал в истерике биться, это он любил, всю жизнь
любил! Он так демонстрировал свою тонкую натуру – побьется, побьется, а следом
достает плеточку кожаную и давай мать стегать, пока все стены кровью не зальет!
Ну, потом мать отмывает, а он на диване лежит, с компрессом на голове! Ну, вот
этот, значит, от него вышел, – Хромов кивнул на Кравченко, – а я зашел и сделал
ему укол. А Катька – дура! Что это, говорит, Константин Дмитриевич, вы ему
поставили? Я, говорит, видела упаковочку, вы ее в процедурной в карман халата
сунули! Пойду, говорит, скажу Дмитрию Евгеньевичу! А я ей на это – нету Дмитрия
Евгеньевича! По заграницам он раскатывает, доклады делает! Давай лучше мы с
тобой вечерком поговорим, я тебе объясню, в чем дело. Ну она пришла, и я ее
стукнул, она упала. Я дверь закрыл и ушел. А тут тебя принесло на ночь глядя!
Она бы тут и померла тихо-спокойно! – Он кивнул себе под ноги, видимо
показывая, где именно Катя померла бы. – А ты явился! Я уже несколько дней в
раздумьях, чего с ней делать! Там, в реанимации, столько народу толчется. И как
к ней подступиться, я не придумал.
– Да чего теперь придумывать-то? – печально спросил Долгов.
– Теперь уже поздно.
– Поздно, – согласился Хромов, и они помолчали.
– А как ты догадался, что это я ее?.. Ну, господин адвокат
понятно – в телефончик позвонил, ему досье на моего папашу на блюдечке с
голубой каемочкой принесли, а там мы все имеемся – и мать, и брат, и я
собственной персоной! Я-то думал, что адвокат дерьмо стороной обойдет, а он в
самую гущу залез!
– Просчитался ты, Кость!
– Да ничего я не просчитался! – Хромов махнул рукой. –
Просто звезды не так сошлись, не повезло мне. Всю жизнь мне не везет, и здесь
не повезло! Но ты-то как догадался, Долгов? Ты же у нас ничего дальше
собственного носа не видишь!
Долгов посмотрел в окно. Под окном шустрый трактор продолжал
копать канаву, рычал надсадно и елозил гусеницами по распаханной земле.
В отпуск хочу, подумал Долгов. Как я хочу в отпуск!..
– Кабинет не только мой, но и твой. Я все думал, почему она
пришла в пустой кабинет под вечер? Ведь она знала, что я в Берлине, вся
больница об этом знала!
– Ну, конечно! Всем есть дело до того, где ты! В Берлине
или, может, в Париже!
Долгов посмотрел на него.
– А потом я подумал, что кабинет-то общий! Она вполне могла
прийти сюда, чтобы повстречаться с тобой! Ты-то был в Москве!
– А то, что кабинет у нас общий, ты даже вспомнил не сразу,
– констатировал Хромов.
– Нет, – признался Долгов. – Не сразу. И машина у тебя
грязная была, а дождь шел только в тот вечер, когда я прилетел и нашел здесь
Катю. Ни до, ни после дождя не было! Значит, ты был в больнице, когда дождь
пошел! Что ты мог делать здесь так поздно? Больных по ночам ты смотреть не
ездишь, значит, еще зачем-то приезжал.
– Отлично, – похвалил Хромов. – В дедукции ты у нас тоже
впереди всех! Пятерка тебе!
– И телефон не работал, – продолжал Долгов. – А он не мог не
работать, у нас всегда телефоны работают. И утром, когда я приехал, с аппаратом
все было в порядке. Я сообразил не сразу, а потом понял. Его просто выключили,
выдернули из розетки, а после включили. А розетка у нас за шкафом. И про эту
розетку знаем только мы с тобой. Помнишь, прошлой зимой какой-то там провод
отходил, ничего не было слышно? И мы по очереди за шкаф лазали, чтобы его
поправить?
– Помню.
– И ломик ты в сортир отнес. И про сортир только свои знают,
персонал!
– А куда ж мне было его девать? – удивился Хромов. – По
коридорам, что ли, с ним метаться? Или в окно выбросить?
– Вот именно. В коридоре мог встретиться кто-нибудь, а окно
не открывается!
– Абельмана ты просил, чтобы он Грицука ко мне пристроил?
– Ну, конечно! – сказал Хромов и захохотал. – С Абельманом
этим вообще цирк вышел! Папаша стал меня просить положить его к себе. А я знал,
что его убью. И вот думаю – мой больной, и вдруг помер! Да еще от остановки
сердца! Что я за врач, если такую патологию проглядел?! Нет, думаю, мне моя
репутация дорога! А есть у нас Долгов Дмитрий Евгеньевич, царь и бог, икона
наша доморощенная! Как бы так мне сделать, чтобы получилось, что это ты его
положил? И тут мне повезло! Ну, хоть в чем-то должно было повезти!
– И как тебе повезло?
– Прихожу я к главному в кабинет, а там эта его Нелли
Петровна сидит с телефоном. Говорит, никак я Абельману не дозвонюсь, второй раз
набираю! Первый раз не было его, а сейчас вроде на месте. Музыка играет, а
трубку он не берет. А мне, говорит, отойти срочно нужно. Терентьев просил
бумаги какие-то, а у нас ксерокс не работает! Послушай, говорит, Костенька,
когда он ответит, попроси, чтоб анамнез на Торопову забрал. Или сам пускай
приедет, или пришлет кого, только предупредит заранее. Ну, и я, конечно, всей
душой! Я-то уж понял, как мне это может пригодиться! Ну, посидел я, посидел, Абельман
ответил. И сразу ясно мне стало, что он понятия не имеет, кто ему звонит и
зачем! Ну, я и говорю – Эдуард Владимирович, это из министерства вас беспокоят,
просим больного положить в такую-то больницу. А я знаю, что у него в нашей
больнице первый друг – ты, Долгов! Ну, так оно все и вышло! Он тебе позвонил,
ты папашу положил, и получилось, что папаша твой больной, а не мой, и ты
виноват, что он помер! А я так, сбоку! А про то, что ты виноват, даже по
телевизору показали! Как я хохотал, если б ты знал только!
Хромов замолчал и стал качать ногой.
– А почему вы Дмитриевич, и не Евгеньевич? – вдруг спросил
Глебов. – Вот этого я не понял. Ваш отец ведь Евгений Иванович Грицук, а вовсе
не Дмитрий Хромов.
– Так звали дедушку, – Хромов махнул рукой. – Мать умерла, и
мы с братом взяли его фамилию. И отчество его взяли. Папашино оставлять не
хотели. Ну, то есть я не хотел, а брат… Брат не понимал ничего. А маленький был
такой веселый! Смышленый. У нас грузовик был красный, я его в нем катал. А
заговорить он так и не заговорил. Папаша постарался.
