— Вы что у нас тут, решили пост учредить? — поинтересовалась Марьяна Игнатьевна. — На общественных началах? Вроде бы уже всех допросили.
— Да, только вот, — Голубкин решил сблефовать, — мой приятель из вашей управы вчера вечером позвонил и сказал, что имелся еще один случай нападения на сотрудника вашего института. «С прошибитием головы», — каком выразился-.
— Врет он все! — взвилась Жанна и тут же упала обратно на конторский стул. — Никакого «прошибития» не было! У этой наркоманки поганой просто синяк на башке, а она уже и в милицию помчалась! Сама же и упала, или вообще накануне кто-нибудь из ее дружков…
Молчала бы в тряпочку!
— Жанна, фу! — резко, как собаке, приказала ей начальница, и девушка разом смолкла. Она сделала вид, что целиком погрузилась в распечатки на принтере — наверное, тех самых списков литературы, из-за которых косвенно пострадала Пивоварова. Но Голубкин мог дать слово — она все слушает.
Марьяна Игнатьевна укоризненно покачала головой и повернулась к нему:
— Я тоже не знаю, что и думать. Это ведь насчет Пивоваровой, да? Я о ней ничего плохого сказать не могу.
Училась — недурно, никакого там хамства или прогулов в особенности не отмечалось. По итальянскому шла почему-то слабо… Что странно, она ведь спецшколу окончила и вообще могла бы подтянуться. У девушки и данные были неплохие. Я сама как-то приняла у нее экзамен и удивилась — на этот раз была готова, и отлично готова! Но я все-таки поставила четверку, — помедлив, добавила она.
— Почему же? — Голубкин угостил ее сигаретой.
Та, кивнув, закурила.
— Потому что если Алексей Михайлович, мир праху его, регулярно оценивал ее ответы на три и два, я органически не могла предполагать, что она вышла на высший балл. Язык — это кусок текста, который вызубрил наизусть, и повезло — попался тот самый билет!
Язык — это…
Женщина произнесла довольно красочную гирадуна тему того, чем является итальянский язык, и Голубкин несколько заскучал. Однако суть он уловил. Марьяна Игнатьевна считала, что Пивоварова случайно отвечала так хорошо.
Стих на нее такой нашел. И еще сотрудница кафедры не хотела обидеть Боровика тем, что вдруг отличила двоечницу.
— Понимаете, эта случайная пятерка все равно бы ей ничем не помогла, — объясняла она, снова надевая очки и давя в пепельнице сигарету. — По баллам… Нет, нечего и думать — шла одной из последних. И это странно — ведь мне-то она отвечала хорошо!
— А если Боровин специально занижал ей отметки? Может, она ему чем-то не угодила?
После этого вопроса Жанна снова вскочила и хотела было что-то сказать, по начальница очередным властным движением усадила ее на место:
— Постой, милая, помолчи. А еще лучше — иди набери чайник и вымой вчерашнюю посуду. Целый поднос накопился.
Когда девушка вышла, она добавила:
— Никак не может успокоиться. Уже сликтопонем и горюет, так это Жанна. И спрашивается, почему? Он и внимания-то на нее особого не обращал. Так, вел себя вежливо, как со всеми.
— Вы в субботу были на кафедре? — внезапно прервал ее Голубкин.
Та удивилась и ответила, что в субботу у нее тут занятий нет. К чему приходить? Жанна — та могла прийти, доделать какие-то методички. Голубкин и виду не подал, что уже общался с девушкой и снял с нее показания.
— А Пивоварова часто тут бывала? — спросил он и тут же услышал, что со всего курса девушка мелькала на кафедре чаще остальных. Постоянно являлась за какими-то бумажками, причем не для себя, а для всех.
— Она вообще-то была чудаковатая, — заметила женщина. — Обвешанная бусами всякими, цепями, как елка. Но не хамка и не прогульщица. И, в общем, училась неплохо.
— Кроме итальянского? — уточнил Голубкин, и та кивнула. — Как вы полагаете, могла девушка выдумать эту историю с ударом по голове?
После некоторой заминки Марьяна Игнатьевна ответила, что видит единственную причину, по которой девушке пришлось бы что-то выдумывать: передозировка и обморок. Она хотела все свалить на посторонние обстоятельства, чтобы выгородить себя и вместе с тем избежать отчисления. Их ректор давно сказал — узнает, что студент принимает наркотики, — никаких шансов, его выгонят, пусть он будет хоть самым лучшим. От наркомана до наркодилера — один шаг.
— А если она не принимала наркотиков? — продолжал настаивать Голубкин. — Отчего вы так в этом уверены?
— Да если бы вы видели, как она одевается!
Голубкин чуть не ляпнул, что видел, и не раз, но сдержался. Вовсе ни к чему было посвящать сотрудников кафедры в свои беседы с Аллой. И произнес примерно ту же фразу, что и она вчера — дескать, глупо судить человека по одежке. Марьяна Игнатьевна нахмурилась:
— Ну, если и так… Все равно, мне не верится, чтобы вдруг у нас на кафедре кого-то пытались убить!
— У вас УЖЕ кое-кого убили, — выразительно произнес Голубкин, и в комнате установилось неловкое молчание, которое, впрочем, вскоре было нарушено звяканьем перемытых чашек — это вернулась Жанна. Она закопошилась возле чайного столика в углу, по-прежнему делая вид, что следователя нет в комнате. «Да что она против меня имеет? — возмущался про себя Голубкин, глядя в спину девушке. — Вроде бы мы нормально общались!»
— Хотите чаю? — заторможенно спросила та.
Он поднялся со стула, готовясь проститься — чаю в такой обстановке вовсе не хотелось, — и чуть не оступился. Приподняв правый ботинок, Голубкин обнаружил под ним очень знакомый предмет — голубую пластиковую бусину, одну из тех, что украшали потешные косички Аллы Пивоваровой. Он подобрал ее и повертел между пальцами, показывая женщинам:
— А это что?
«Что» это — он и сам знал отлично, однако предполагалось, что с Пивоваровой он даже не был знаком.
Женщины переглянулись. Марьяна Игнатьевна строго смотрела на Жанну, та смущенно опустила глаза.
— Спрашивается, к чему было выписывать для кафедры деньги на пылесос? — как будто в воздух произнесла Марьяна Игнатьевна. — Уборки все равно не дождешься.
— Я сегодня не успела. — пробормотала методистка, в чьи обязанности, как немедленно узнал Голубкин, входила и ежеутренняя приборка помещения.
— Так что это? — Он разглядывал бусинку. — Странная штучка. Это бирюза, что ли?
— Да простой пластик! — с пренебрежением бросила Жанна и, отвернувшись, принялась заваривать чай.
Голубкин смотрел ей в спину. «Значит, пластик? А откуда ты знаешь, милая? Я и с двух шагов ошибся, а ты и за пять рассмотрела. Стало быть, знала Пивоварову, и та тебе все сказала? Что же молчишь?»
Он вторично отказался от чая и в большой задумчивости вышел на крыльцо института. Как будто ничего не прояснялось, но он почему-то все больше верил, что Пивоварова говорила правду. Достав из кармана куртки бусину, он покатал ее на ладони, вспоминая, как активно осыпались эти дешевые украшения с ее смешных черных косичек. И вдруг Носился назад.
