– Факт знакомства подтверждаете, – сказал прокурор.
– Да, я ее знал, мы были знакомы, познакомились уже после... одним словом, когда... когда я уже жил один, – Белоусов выпрямился в кресле. – Но я не понимаю, при чем тут моя покойная дочь, моя Лара! Почему вы фактически сделали обыск у меня на квартире и изъяли... изъяли ее студенческие конспекты, записи... даже письма ее нам, родителям, которые она писала еще из летнего лагеря... письма пятнадцатилетней давности и те забрали! По какому праву?
– Нам необходимы образцы для почерковедческой экспертизы, – сказала Лиля.
– Но зачем?!
– Один человек сказал: кто-то хочет вот так напугать Москву, – сказала Катя. Негоже ей, чужой, гостье вмешиваться, однако...
Белоусов повернулся к ней.
– А мы считаем, что не только напугать, встряхнуть, но и заставить вспомнить нераскрытое убийство пятилетней давности.
– Убийство Лары?
– Да, убийство вашей приемной дочери, которую вы – ее отчим, вырастивший ее, – преследовали, домогались.
– Как вы смеете?
– У нас есть тому свидетельница, и она готова к очной ставке с вами.
Катя имела в виду Марину Тумак – только ее, да и насчет этой самой «очной» была совсем не уверена, а брякнула просто так, в запальчивости, оттого что снова «понесло», но...
Его реакция поразила их всех. Белоусов поднялся – его шатало, он стал весь серый, потом багровый.
– Она... Это она вам все сказала?
Легкими неслышными шагами подошла, подкралась сзади... Мертвый оскал... Что, что, что там могло остаться от ее прекрасного лица за пять лет дождей, снегов, зимней стужи... Висящая гнилыми лохмотьями плоть... Волосы, спутанные, перепачканные глиной, с кишащими в них червями...
Слепые, глухие, боящиеся дневного света...
Черви...
Когда земля провалилась и треснула плита, червям пришлось искать новый дом...
Наверное, Белоусова можно было бы «дожать», «добить» вот сейчас, прямо сейчас. Но они все упустили этот момент – каждый подумал... о чем-то совсем непохожем на то, о чем думали другие. А может, прокурор, знавший Белоусова двадцать лет и искренне переживавший и хотевший помочь, все испортил. А может, и наоборот – все поставил на свои места одним вопросом:
– Кого вы имеете в виду?
– Ее. Вы же ездили туда, к ней в монастырь. Мне настоятельница вчера позвонила.
В приемной наступила пауза.
– Вы говорите о своей жене? – уточнила Лиля.
Белоусов оперся на спинку кресла, ноги отказывались его держать. Он словно постарел у них на глазах.
– Что-то темно... в глазах темно... Ну что ж, я так и знал – рано или поздно это случится, она не выдержит. Они там в монастыре уговорят... за тем ведь и ушла туда – за покаянием... Они там в монастыре уговорят, умолят...
Он медленно начал оседать, и прокурор едва успел подхватить его.
В следующий час приемную оккупировали врачи «Скорой».
А Кате... ей так хотелось услышать все, наконец-то услышать все... вот сейчас, прямо сейчас, не откладывая, не отвлекаясь на такие «пустяки», как чей-то там шок или инфаркт...
А потом они сидели в кабинете и ждали звонка из ЭКУ, где в срочном порядке сразу три группы экспертов-графологов проводили экспертизу образцов почерка главной подозреваемой... с записками, изъятыми на бульварных аллеях.
Они ждали этого все.
А эксперты запаздывали.
ГЛАВА 41
ВЗАИМОИСКЛЮЧЕНИЕ
– Итак...
– Ну что? Каковы результаты?
Когда из ЭКУ наконец позвонили, эксперт Сиваков не подпустил никого к телефону, снял трубку сам.
– Ну что, что там?
Катя, Лиля отреагировали чисто по-женски, коллеги из МУРа, оперативники областного Главка, да и сам прокурор города вместе с членами прокурорской следственной бригады – одним словом, все напряженно замерли в ожидании.
Ведь такого дела в практике не было никогда. С таким делом вообще как-то трудно смириться...
– Ответ отрицательный, – Сиваков буквально прилип к трубке. – Ну конечно... конечно, коллеги... естественно... Нет, это не она.
– Пусть сейчас же, немедленно пересылают заключение экспертизы по электронной почте! – приказал прокурор.
Сиваков попросил.
Через пять минут пришел mail. Они все обступили компьютер, сделали сразу несколько распечаток.
– Вот... три группы исследовали представленные образцы почерка отдельно, и выводы однозначные и категоричные. Никакого сходства. Нет ничего общего между почерком покойной Ларисы Белоусовой из представленных на экспертизу прижизненных образцов записей и... и теми чертовыми записками, – эксперт Сиваков вытер вспотевший лоб. – Ну, конечно... А я уж, братцы-товарищи, думал, что мы... что я того... потихоньку с ума схожу со всеми этими нашими экспертизами...
Никто пока не комментировал это самое «а я уж думал... потихоньку с ума», все жадно вчитывались в копии заключений почерковедческой экспертизы.
– Что и требовалось доказать.
Это произнес кто-то из оперативников. Катя почти физически ощутила, как напряжение – то самое напряжение, которое она чувствовала все последние дни, напряжение недоговоренности и еще чего-то, чему и названия-то нет, – постепенно, словно температура после приема сильнодействующего лекарства, спало.
– Фильм есть такой старый «Пятнадцатилетний капитан», помните? – Прокурор города сквозь очки смотрел на капитана Белоручку. – Так вот там фраза мне запомнилась: «Не будьте суеверны, капитан...»
Однако в самой Кате все еще что-то сопротивлялось такому повороту... Неужели она настолько свыклась с мыслью, что это дело действительно из ряда вон?
– Но как же так, – Катя потрясла распечаткой заключения. – А как же тогда данные экспертиз ДНК по всем трем убийствам?
– Взаимоисключение. – Сиваков взялся было за телефон снова, потом отложил трубку.
– Но экспертиза ДНК, данные геномных банков – это сейчас стержень всех доказательств во всех расследованиях, считается, что эта экспертиза абсолютно...
– Я не говорю, что те экспертизы ошибались, я говорю о взаимоисключении.
– И какая же тогда ваша версия, – это спросила капитан Белоручка, спросила не Катю, а старого опытного Сивакова. – Какая же версия теперь у нас, помимо той... что это Лариса убивала... жаждущая крови покойница, вызванная из могилы с помощью ритуала, проведенного на кладбище подозреваемым Кадошем по кличке Скорпион?
Когда такое было сказано вслух, наконец-то озвучено, все только переглянулись... хмыкнули... мол, черт, да кто этому верил-то, в конце концов?
