Будь таким, какой ты есть.
Или же будь таким, каким ты кажешься.
Джелаладдин Руми
* * *
— Я тебя разлюбил, — сказал муж и посмотрел в сторону. —
Ничего не поделаешь! Я же предупреждал тебя, что я человек сложный!..
— Когда предупреждал? — спросила Надежда. В голове было
пусто, на душе тоже пусто. Так пусто, что она цеплялась к словам, придумывала
вопросы, чтобы не сидеть в пустоте.
— Еще давно! — энергично произнес муж и сморщился. Ему
тягостна была сцена прощания, и хотелось, чтобы она поскорее закончилась.
Желательно без потерь. — Помнишь, я говорил тебе, что со мной очень сложно, я
быстро устаю от жизни с одним человеком, начинаю скучать… Помнишь?
Надежда пожала плечами. Возможно, он и говорил, но она
ничего такого не помнила, конечно.
А может, и не слышала вовсе. Она была в него влюблена, а
когда человек влюблен, его трудно напугать тем, что объект его вселенской,
неземной, единственной в мире любви «быстро устает» или «начинает скучать»!..
Какая разница, начинает или нет! Уж со мной-то точно не
заскучает! Ведь такой вселенской, неземной, единственной в мире любви не было
ни у кого с момента сотворения мира!
Они помолчали, сидя по разные стороны дивана и глядя друг на
друга.
Он же мой, думала Надежда. Он мой, вон и царапина на руке
моя — он ободрался, когда на прошлой неделе я его попросила на участке у мамы
наломать сирени. Он наломал, но поцарапался, и мы вместе заклеивали руку
пластырем, чтобы было не так заметно. И кружка, из которой он пьет чай, тоже
моя. Белая кружка с красным сердцем и надписью «Я люблю Калифорнию», которую я
привезла из этой самой Калифорнии, он кружку обожает!.. И рубашка моя — я ее
покупала к лету на распродаже и страшно гордилась собой, что удалось так ловко
сэкономить, почти вдвое!.. И глаза, в которые я люблю смотреть, очень темные,
черные почти, ни у кого на свете я больше не видела таких темных глаз, и
длинные ресницы, и смешная ямочка на одной щеке — все мое!
Или.., уже не мое?
— Ты.., кого-нибудь встретил? — вдруг спросила Надежда.
Нельзя так спрашивать, она прекрасно это знает, и во всех
книгах по психологии написано, что нельзя спрашивать мужчину о его личной жизни
и нельзя задерживать его, когда он уходит. Нельзя, потому что можно утратить
чувство собственного достоинства. Кажется, согласно этим книгам, можно спросить
о его планах относительно раздела имущества. Можно, но немыслимо, потому что
раздел имущества — это конец, точка, финишная ленточка, забежав за которую
ничего не остается, только упасть замертво.
И еще гордость, да, да!.. У меня же есть гордость.
Но что с ней делать, когда он бросает меня и вот-вот бросит
навсегда?!.
— Да никого я не встретил! — сказал он с досадой. Видимо, не
следует спрашивать мужчину о его личной жизни. Также нельзя препятствовать ему,
когда он вознамерился уйти, ибо все равно уйдет, но гордость может пострадать…
— А если не встретил, то почему ты уходишь?.. — произнесла
Надежда страшным шепотом и прижала кулаки к сухим глазам. — Зачем?!
— Ну вот, — пробормотал муж. — Началось.
— Нет, нет, нет, — забормотала Надежда, отняла руки от глаз
и поморгала, чтобы он видел, что она не плачет, и посмотрела умоляющим собачьим
взглядом.
— Не бросай меня, а?.. Ну пожалуйста!.. Ну, разлюбил, так
хоть пожалей меня, вот прямо сейчас возьми и пожалей, как жалел всегда, если я
температурила или ушибала палец!.. Ты брал меня за руку, целовал в ладонь,
шептал какие-то глупые слова, и становилось не больно и не страшно. А сейчас ты
раздражаешься оттого, что мне больно из-за тебя, и тебе хочется на свободу, и
совсем не хочется страдать, и уж тем более разделять мои страдания!..
Я же вижу. Я столько лет тебя знаю!..
— Мне скучно, — сказал он решительно. Он все время говорил
решительно, наверное, потому, что долго готовился к разговору. — Тебя никогда
нет дома, а я должен тебя ждать! Мне неинтересно с твоей тусовкой, а больше ты
никуда не ходишь, потому что ты все время на своей гребаной работе!
— Давай ходить! — пылко и страстно крикнула Надежда. —
Давай, я согласна!
— Поздно, — сказал муж. — Я тебя все-таки разлюбил, Надь. Ты
понимаешь?
И тут она поняла.
Он никогда в жизни не называл ее Надей. Только Надюха или
Надежда. Надя — персонаж из другой жизни, в которую они сейчас, должно быть,
только вступали.
— Ты меня разлюбил.., совсем? — жалобно спросила она. Слезы
подступили к последнему рубежу обороны, и никак нельзя было допустить, чтобы
они прорвали плотину и затопили все вокруг. — Или еще все-таки не совсем?..
Если еще не совсем, давай.., ну хоть до Нового года назначим срок, а? Ты..,
отдохнешь от меня, а там посмотрим…
— Да ничего мы не посмотрим, Надь! Все же и так ясно.
— Ясно, — повторила Надежда. — Ясно. И до Нового года ты не…
— Да зачем нам сроки?! Все рано ничего не изменится!
— Ты уверен?
Он перестал отводить глаза в сторону и кивнул.
— Ясно, — еще раз повторила Надежда. — Ну хорошо, что ты это
сейчас сказал, а не когда я бы встретила тебя на улице с прекрасной и юной
девушкой.
— Вот ты не веришь, а у меня на самом деле никого!..
— Я знаю, — сказала она. — Ты честный парень.
Наверное, нужно встать и уйти. Не собираясь, не рыдая, не
спрашивая, куда пойдет он, где станет жить, и — самое главное! — с кем!
Наверное, следует сохранять остатки гордости, хотя непонятно, кому они нужны:
его нет, а остатки зачем?!.
Но она все-таки заплакала, и плакала недолго.
Когда она завтра вернется после работы домой, уже ничего не
будет прежним.
Уже ничего и никогда не будет таким, как раньше, — простым,
ясным, веселым и теплым. Даже если он одумается и вернется, она больше никогда
не поверит ему до конца, и станет постоянно ждать подвоха, и высматривать в его
темных глазах что-то такое, что уже когда-то было и из-за чего он так жестоко
поступил с ней, а он будет думать, что, пока его не было, она жила с другим или
сразу с несколькими другими, а в книгах по психологии пишут, что мужчинам
особенно невыносима мысль «про других»!
Она сейчас уйдет, а завтра все изменится, окончательно и
бесповоротно, как будто великан наступил на домик лилипута — в порошок не
растер, но примял изрядно, и теперь все там, в домике, примятые, странные, не
осознавшие своего нового положения.
