Паспорт, серия, номер, выдан. Самгина Екатерина Михайловна.
Двадцать пять лет. Прописана… В Санкт-Петербурге прописана по адресу
Каменноостровский, 43, любопытно!.. Невоеннообязанная, разведенная — уже
успела! — выдан заграничный паспорт.
С фотографии на майора Вавилова смотрела распрекрасная
красавица. Максим Вавилов взглянул дамочке в лицо.
Вот те на!.. И вправду распрекрасная красавица. Лучше даже,
чем в паспорте, потому что на бумаге у нее вид надменный и неприступный, а в
жизни встревоженный, и под глазами синяки.
Он протянул ей паспорт.
— А в Москву пожаловали, Екатерина Михайловна, чтобы
специально по ночам прогуливаться?
— Что?
Она перестала заглядывать ему за плечо и посмотрела в лицо.
— Где труп, который вы нашли? — грубо спросил он. —
Пойдемте, покажете!
Был у него такой способ оценивать всех женщин на свете —
годится для того, чтобы завести с ней роман, или нет. Эта годилась.
Еще как, подумал он с некоторой печалью в свой адрес и даже
вздохнул.
Утро туманное, утро седое. Нивы печальные, снегом покрытые.
Кажется, будто…
— Вы понимаете, я возвращалась из Останкина, поймала машину.
Водитель меня довез и высадил прямо под фонарем, видите?
— Он тут один, фонарь-то, — сказал Максим Вавилов. — Как не
видеть?..
— Ну вот. Я отсчитала деньги, и он уехал, а я пошла к
подъезду.
— Вы здесь живете?
— Снимаю. Я учусь здесь.
— В подъезде? — не удержался Максим Вавилов, но она не
поняла. То ли была напугана, то ли вообще без чувства юмора.
— Да нет, почему в подъезде!
— Значит, в университете. Да?
— Нет, не в университете! Я учусь в Останкине, меня
начальник на стажировку отправил, на Первый канал. Ах да! Я не представилась!
И с необычайной гордостью она вытащила из кармана
долгополого сюртука, в который была наряжена, удостоверение и сунула его
Максиму под нос, как только что он совал ей свое.
В удостоверении была еще одна фотка сказочной красоты и
написано большими буквами, что Самгина Екатерина является сотрудником
телекомпании такой-то.
— Очень хорошо, — похвалил Максим Вавилов и захлопнул ее
удостоверение прямо у нее в ладони. Она удивленно посмотрела на свою руку. —
Значит, вы учитесь в Останкине, а здесь снимаете. Бомбила вас привез, вы
вылезли, и дальше что?
— И я пошла к подъезду. Вон, где ваши коллеги.., смеются.
Максим Вавилов оглянулся. Мужики рассматривали что-то у
подъезда пятиэтажки, выходившей фасадом прямо на Сиреневый бульвар.
— Он под лавочкой лежал, понимаете? Как будто сидел и упал,
и я сразу вам позвонила, как только поняла, что он.., неживой. Я сначала
думала, что он сумасшедший или.., или… Я испугалась очень.
И тут она заплакала.
— Успокойтесь, успокойтесь, — равнодушно пробормотал Максим
Вавилов. — Разберемся.
Прямо перед подъездом, ногами под щелястой крашеной лавкой,
щекой на заплеванном асфальте, лежал труп. Даже в свете единственного фонаря
было совершенно понятно, что это труп, он и в синеву уже немного пошел, из чего
старший оперуполномоченный сделал вывод, что труп даже и не сегодняшний.
Примерно позавчерашний такой труп.
И был он совершенно голый.
Екатерина Михайловна, питерская журналистка, издавала
жалобные всхлипы, а Максим Вавилов вдруг сильно встревожился.
— Мужики, — сказал он, моментально позабыв про Екатерину
Михайловну. — Никак на нашей территории маньяк объявился!
— Тьфу на тебя. Макс!
— Да у него наручники на руках! Вы чего?! Ослепли, мать
вашу?!
Стало тихо, как на похоронах, и лейтенант Бобров ногой
приподнял деревянное, синее, твердое, бывшее когда-то человеческим тело.
— Наручники, мужики. Глядите!
— И чего делать?
— Оперов с Петровки вызывать, чего делать!..
— А как его.., того?..
— Да удушение! Синий весь, и язык вывален. И шея вон
порвана. Вроде порвана, да, посмотри. Макс?
Максим Вавилов нагнулся и посмотрел и вдруг быстро отошел к
краю тротуара и завертел головой сначала налево, а потом направо.
— Макс, ты чего?
— Да так…
— А чего ты смотришь-то?!
— Фонарь тут только один горит, во-он там, откуда мы пришли.
А потом до самого перекрестка никаких фонарей нету. Где свидетельница?
Свидетельница, вы где?
— Только что тут была. Куда ж она подевалась?..
Свидетельницу рвало в кустах так, что слышно было даже
отсюда.
Оперативники отвернулись — из деликатности, — и лейтенант
Бобров сказал нечто в том духе, что не повезло дамочке.
— Ты бы сгонял в палатку пока, — предложил Максим Вавилов
лейтенанту. — Вон на той стороне светится!
— А чего купить-то?
— Ну, воды купи. Сигарет мне купи, где-то у меня сотня была…
— Понял, сейчас сгоняю.
— Да подожди ты! Палатка круглосуточная, может, там кто чего
видел, или останавливался кто возле них…
— Понял, шеф, сейчас!
Шеф, подумал Максим Вавилов вяло. Какой я тебе шеф!.. Я
такая же водовозная кляча, как и ты! А «шеф» в детективных романах про русский
сыск все больше бывает. Там всегда есть «шеф», блестящий и удачливый
профессионал, игрок, кутила, бретер и скандалист, и «простак», юнкер, который
смотрит ему в рот и своим тупоумием оттеняет искрометность начальнического
умища.
— Звонить на Петровку-то, Макс?
— Валяй, звони. А я пока со свидетельницей…
— А давай наоборот! Давай я со свидетельницей, а ты на
Петровку!
— Валяй наоборот.
— Макс, ты че? Я шучу же!
— И я шучу. Давайте пока заграждение натяните, труповозку
вызывайте, они как раз к утру приедут, а нам бы труп сдать, пока жильцы на
работу не повалили. Ну, чего стоите-то?!
Все стояли потому, что труп был странный — не бытовой и явно
не алкогольно-бомжовый. Голый мужик в наручниках у подъезда на Сиреневом
бульваре!.. Дело пахнет керосином, ох как пахнет! Хорошо бы в управление
забрали, потому что это даже не «глухарь», а гораздо хуже, может, начало
«серии», вот тогда мало никому не покажется! Маньяк в столице!..
