— Я могу полежать на одном из ваших многочисленных диванов,
— отрезала она. — Кстати, а кто строил этот дом?
Он даже сначала не понял вопроса, а потом сообразил:
— Андрей Данилов. Он такой.., хороший архитектор. Довольно
известный. Он мой друг.
— Его нанял ваш отец? — спросила безжалостная девица.
— Я его попросил, — буркнул Максим Вавилов. — Отец оплатил
его работу.
— Какой ужасный, ужасный человек! — воскликнула Катя
Самгина. — Он еще и оплатил работу! И он же купил диваны, на которых я
собираюсь лежать?
— Да.
— Ужасный человек. Вместо того, чтобы дать вам свободу, он
заплатил вашему другу бешеные деньги, да еще купил диваны! Как вам было бы
хорошо, если бы вы сами разводили в корыте цемент и возили его на тачке! Ваш
будущий дом рос бы стремительно и неудержимо — примерно по сантиметру в год,
зато вы никому и ничем не были бы обязаны!
— Вы решили меня перевоспитать?!
— Перевоспитывать вас поздно, да и не нужно. Но я точно
знаю, что уметь быть обязанным и благодарным — это очень человеческое качество.
Тот, кто не умеет быть благодарным, на самом деле просто свинья без роду и без
племени!
Она пошла было прочь, но остановилась в дверях, взявшись за
косяк. Черная сиротская водолазка делала ее похожей на монахиню, которую
матушка из монастыря послала в город за керосином.
— Мы все обязаны нашим родителям, даже если они не строят
нам домов и не покупают диванов! Они нас растили и любили, они продолжают нас
любить, а мы им ничем не обязаны?! Опомнитесь, Максим Вавилов! Так не бывает!
И она ушла, а он остался.
Он остался думать о крокодилах, об отце, об этой странной
девушке, о том, кто собирался ее убить, и о том, что, если б убил, Максим бы
никогда ее не узнал!
Никогда — довольно жуткое слово. Под стать «вечности».
Как бы он стал проводить свою вечность, если бы не узнал
ее?!
Она не разговаривала бы с ним презрительным и резким тоном и
не сидела на широком подоконнике, а рядом с ней не скакал бы боком встрепанный
воробей.
Максим отталкивался ногой, качался и думал — кто
распорядился так, что она оказалась у него на подоконнике? Кто это за него
решил? Кто вдруг подумал, что его теория людей и крокодилов никуда не годится,
и подкинул ему эту девушку, которая не лезла ни в какие теории?
Потом он стал думать о трупе в наручниках, о странном
способе убийства — профессиональные душители в его практике еще не попадались,
может быть, потому, что это довольно трудно с первой попытки задушить человека,
не дав ему и пискнуть, — и совершенно позабыл обо всех девушках на свете.
А потом зазвонил телефон.
«Катя, возьми трубку», — вежливо сказал телефон придурочным
ненатуральным голосом, и Максим чуть не свалился с гамака.
Ее телефон был у него в кармане, он выхватил его и уставился
в окошечко — за это время он изучил все ее звонки. Собственно, ей почти никто
не звонил.
Надежда, видимо подруга. Один раз.
Нина Ивановна, как выяснилось, бабушкина сиделка, раз
восемь.
Личность по фамилии Галапагосский, который разговаривал с
Максимом хамским тоном и зачем-то сообщил, что он писатель. То есть он именно
так и представился: «Это Галапагосский, писатель». Он звонил раза два и, когда
Максим сказал, что Екатерина в больнице, кажется, не поверил.
Секретарша с телевидения, которая равнодушным голосом
спросила, будет ли Самгина сдавать зачетную работу. Максим сказал, что она в
больнице и неизвестно, выживет ли.
— То есть Самгина у нас не сдает, — уточнила секретарша, а
Максим подтвердил, что нет, не сдает.
А больше никто не звонил, и все номера он помнил наизусть.
Номер, определившийся в окошке, был незнакомым.
— Да, — сказал Максим Вавилов.
— Катерина? — спросили в трубке.
— Нет, я не Катерина.
— Катерина, — продолжали в трубке вежливо, — мы хотели бы
побеседовать с вами по очень серьезному вопросу. Вы говорите по-английски?
— Я Маша, — ответил Максим Вавилов. — И я не говорю
по-английски.
В телефоне помолчали, а потом быстро положили трубку.
Максим подумал и быстро перезвонил своим, чтобы «пробили»
номер, и через полчаса ему сообщили, что номера, определившегося в Катином
телефоне, не существует.
— Таких у нас нет вообще, — сообщил ему Леха-компьютерщик. —
Это какой-то китайский или монгольский. Где ты его взял-то?
Максим поблагодарил и повесил трубку.
— Вот так номер, — сказал он сам себе задумчиво и пошел
искать диван, на котором спала Катя Самгина.
У него в доме просто пропасть диванов!..
* * *
Пока разговаривали о погоде и о том, что булка нынче очень
свежа, — Марья Максимовна как раз успела в булочную к тому моменту, когда хлеб
разгружали, и она взяла самая первая, потому что не любит, когда хлеб долго
лежит, мало кто его трогает! — все было ничего.
Надежда, повинуясь ее приказанию, отрезала себе ломоть
свежей «булки» — так в Питере почему-то испокон веку называют белый батон — и
положила на него кусок желтого холодного масла. Марья Максимовна велела еще
сверху положить варенья из черной смородины, и Надежда положила и варенья.
Кофейный аромат был упоителен, шторы раздвинуты, в плотных
солнечных лучах неторопливо танцевали пылинки, и огонь спиртовки почти пропадал
в неистовом сиянии солнца.
— Повезло нам с августом, — строго сказала Марья Максимовна.
— Такой нечасто выпадает. Обычно в августе уже дожди и пахнет осенью.
Надежда согласно промычала что-то. Она ела свой королевский
бутерброд, и по подбородку, кажется, уже потекло варенье, как в детстве.
— Сейчас будет кофе, — заявила хозяйка и заглянула под
серебряную крышку.
Несмотря на тепло и жарившее солнце, она была в шали. У нее
имелось несколько шалей, и Надежда никогда не видела ее просто в платье.
Почему-то соседке нравились эти шали, делавшие ее похожей на актрису Гоголеву в
роли «пиковой дамы».
— Расскажите же мне, в чем дело, — сказала Марья Максимовна,
когда кофе был разлит и состоялась церемония вдыхания аромата.
Вернее, они даже не вдыхали, а внимали аромату,
поднимавшемуся от крошечных турецких чашечек.
Покойный муж Марьи Максимовны, кажется, был дипломатом, всю
жизнь прослужившим на Ближнем Востоке, как и покойный Надеждин дедушка. В этом
доме были турецкие чашки, странной формы джезвы и даже ковер ручной работы,
которым Марья Максимовна очень гордилась.
