Она замерзла в своем элегантном платьице и потом долго грела
в машине озябшие руки.
В ресторан они приехали раньше всех, и вдруг им очень
захотелось есть. Кругом была еда, и пахло вкусно.
— Отец не переживет, если мы сейчас налопаемся, — сказал
Максим, провожая взглядом очередную тарелку. — Он такой гурман. Вернее,
научился быть гурманом! Картошку с селедкой ест тоже с удовольствием. Если бы
ты знала, как я по нему соскучился!
— Давай мы понемножку, — жалобно попросила Катя Вавилова,
бывшая Самгина. — Нас надо вовремя кормить, а то мы не вырастем!
Метрдотель был знаком с ее мужем Максимом, и ей все это казалось
невозможным, нереальным, странным — роскошь и благолепие ресторана, бронза и
севрский фарфор на столах, собственная необыкновенная красота, приобретенная
утром в салоне, куда ее привезла Татьяна Ильинична и где они долго шушукались и
советовались друг с другом, как самые настоящие красавицы, у которых впереди
самый настоящий бал! Платье, купленное в магазине, похожем на Вестминстерский
дворец, с приказчиком, похожим на принца Чарльза, два кольца, одно и вправду с
бриллиантом, а второе гладкое — венчальное и обручальное, сказал ее
новоиспеченный муж, надевая оба ей на палец. Да и сам муж, в смокинге и
лакированных ботинках, все время волнующийся, немножко смешной и нервный, —
самый лучший человек на земле!
Знакомый метрдотель вступил с ними в заговор, выдал по
тарелке и отправил в какой-то другой зал, где тоже было очень красиво, но уже
как-то по-другому. Там играл струнный квартет и из фарфоровых и хрустальных чаш
можно было набрать себе фруктов.
Они долго бродили вдоль мраморных прилавков, заглядывали в
чаши, смотрели, как огоньки свечей плещутся в хрустале и отражаются от
серебряных канделябров и льняных скатертей, и все никак не могли положить себе
еды, потому что для этого нужно было бы разойтись или хотя бы разнять руки, а
это никак невозможно!
Какая-то странная парочка, очень сердитая, тоже бродила
вокруг еды, и Катя Вавилова все время на них посматривала. Они ее немного
смешили, потому что выглядели как из анекдота, и еще ей было их жалко. Она
никак не могла понять, отчего же люди могут быть сердиты друг на друга, ведь
все прекрасно, и впереди только светлое и счастливое будущее!
Мужчина был уже далеко не молод, лыс, грузен и красен
апоплексической краснотой. Девушка была молода, прелестна, белокура и румяна
нежным румянцем.
Ее портило сердитое выражение лица и еще то, что она, не
замолкая ни на секунду, ныла в спину мужчине, который почему-то все время шел
впереди нее:
— Папа, ну положи мне клубнички, ну папа!.. Ну сколько можно
сердиться! Ну я же попросила у тебе прощения! Папа, почему ты не хочешь со мной
разговаривать!
Мужчина как будто ее не слышал. Он заглядывал во все чаши,
фыркал, крутил головой, нюхал, отчего его лысина собиралась складками, и шел
дальше.
— Папочка, постой!.. Ну поговори со мной!.. — Девушка
тащилась за ним, зудела, вздыхала, встряхивала длинными белыми волосами и в
конце концов чуть не уронила тарелку.
Максим Вавилов, с которым она столкнулась, тарелку
подхватил.
— Извините.
— Ой, это вы меня извините, я просто не видела… Макс?! Это
ты?!
— Здравствуй, Катя.
Надо же. А он и забыл, что ту тоже звали Катя. Вернее,
зовут, она же не умерла! Вот она, жива-здорова, пожалуйста!
Катя Вавилова посмотрела с интересом и улыбнулась, но у ее
мужа сделалось странное выражение лица, и она перестала улыбаться.
— Ма-акс, как я рада тебя видеть! Что ты здесь делаешь?!
Бо-оже, какой ты красивый! Что такое с тобой случилось? В звании повысили? Ты
теперь капитан?
— Как был, так и остался майором.
— Слушай, я очень рада тебя видеть, правда! И ты совсем
пропал куда-то и не звонишь, не пишешь! Ты бы хоть объявился!
Максим Вавилов кивнул:
— Извини нас, мы должны идти. Нас сейчас будут искать.
— Ва-ас? — Беловолосая обшарила Катю Вавилову глазами, как
будто мерку сняла, и наблюдательная журналистка Катя могла поклясться, что все,
что на ней надето, включая бриллианты, уже оценено с точностью до одного
евроцента, как в банкомате, и сейчас из некого отверстия выползет прейскурант с
подсчетом. — Это твоя девушка? Да?
— Это моя жена, — сказал бывший оперуполномоченный.
Почему-то он так их и не знакомил, и Катя Вавилова, будучи
девушкой умной, понимала, что это неспроста.
Беловолосая вдруг как-то мигом сдала лицом, словно завяла, и
даже отступила немного.
— А это мой муж, — собравшись с духом, провозгласила она. —
Папочка, иди, я тебя познакомлю!
«Папочка», который как раз проплывал мимо, даже не взглянул
в их сторону, только пырнул носом и украсил свою тарелку куском арбуза.
Беловолосая махнула рукой:
— Он сегодня не в духе. У него большие дела, и он не всегда…
— Максим Петрович, вас спрашивают ваши родители.
— Извини нас. — Максим подхватил под руку Катю Вавилову и
повернулся, чтобы идти с ней, но беловолосая пристроилась рядом. Ее боров был
уже далеко впереди, у самого выхода из зала.
— Когда ты женился? — спросила она самым обыкновенным
голосом самой обыкновенной женщины, сделавшей не правильный выбор и вдруг
осознавшей это.
Ни серебра, ни меда, ни журчания ручейка не было в этом
голосе, только безмерная усталость.
— Сегодня.
— Поздравляю.
— Да. Спасибо.
— Ей повезло, ты хороший мужик. И по дорогим ресторанам стал
ходить!..
— Я всегда по ним ходил.
Подлетел метрдотель, заранее округлив глаза:
— Максим Петрович, ваши родители желают вручить цветы лично
вашей супруге и в зал не проходят…
— Цветы в зал не проходят? — осведомился Максим Вавилов. —
Это похоже на моих родителей.
У высоких двустворчатых дверей, увитых золочеными гирляндами
виноградных листьев, происходило нечто.
Небольшая толпа официантов в смокингах стояла, вытянувшись
во фрунт, и еще какие-то люди вносили корзину цветов, увидев которую Максим
Вавилов сказал:
— Ого!
Мать улыбалась и что-то говорила хозяину ресторана, который
вышел встретить гостей, давешний неразговорчивый боров, собрав красную лысину
складками, подобострастно тряс отцу руку. Отец милостиво выносил рукопожатие, и
у него было немного насмешливое лицо.
