– Это ведь ты тогда наутро по горячим следам задержал Султанова? – спросила она, закончив. – Я в деле это прочла. Ты к нему сразу поехал, потому что про драку у кофейни знал? Или было что-то еще, что тебя насторожило?
– Я там был и слышал, что она, Маша Шелест, кричала ему, обзывала. Я еще тогда подумал – он ее убьет. Мне оттого там и стрелять пришлось.
– Стрелять? Ты тогда применил оружие?
– Угу, – он кивнул. – И считаю, что правомерно. Они сразу все врассыпную бросились, как зайцы. И те, и наши.
– И те, и ваши, – Катя покачала головой. – Какие же вы тут куркули. Те, между прочим, тоже здесь живут и работают. Семьи свои кормят.
– Начнешь снова корчить из себя спеца из центра, плюну, уйду.
– Да катись, пожалуйста!
И они снова мирно зашагали рядышком. Мимо аптеки, продуктового магазина, дворов, заставленных машинами, мимо пятиэтажек из белого силикатного кирпича. Окна первых этажей распахнуты настежь, ветерок колышет кружевные занавески, толстые коты вроде как дремлют на подоконниках, кося желтым глазом на суетящихся на асфальте голубей.
Порх! И голуби взлетели. И только белый пух на кошачьих усах.
На углу – бочка квасная, рядом на стуле – румяная блондинка, девушка – колобок лет тридцати пяти в фирменной робе «Мытищинский квас».
– Федюня, привет!
– Здравствуй, Шура.
– Вечерком ко мне не заглянешь, а то у меня антенна что-то барахлит, не пойму, Первый канал не ловит совсем.
– Ладно, выберу время, зайду.
На следующем углу еще одна сдобная «девушка» лет сорока, брюнетка, открыв дверь палатки «Мороженое», зычно приветливо окликает:
– Федюньчик, мой племянник вчера стал играться с той машинкой на батарейках, что ты подарил, да и сломал там что-то. Зайди, почини, а то он весь вечер вчера ревел.
– Хорошо, Розанна, вечером приду.
Катя тут же вспомнила про пирог с «курятинкой» – ага!
– Ты тут прямо нарасхват, – заметила она. – И всем помогаешь?
– Они мне как троюродные сестры, – ответил он.
– Хорошо, когда масса родни.
– Не жалуюсь.
И они шагали дальше. Отчего-то Кате казалось, что являют они собой довольно комичное зрелище.
Улица вела их мимо магазина «Тысяча мелочей», мимо «Молочной лавки», мимо шести аптек, мимо конторы с надписью «Адвокаты», дальше, дальше, мимо городского сквера.
Катя увидела кофейню на противоположной стороне на первом этаже особняка, выкрашенного охрой. На тротуаре за оградкой, оплетенной искусственными цветами, – столики под белыми тентами и много припаркованных мотоциклов.
– То самое место?
– Так точно.
Вид у кофейни и улочки был настолько мирный и тихий, что трудно даже представить, что тут грохотало и клокотало второго мая – дрались, стреляли. Девушка, очень красивая, бросалась бешеными оскорблениями, которые можно смыть только кровью.
– Странный ваш городок, – сказала Катя. – Похожий и непохожий на другие подмосковные города. Все не так, как на первый взгляд кажется.
– Вон церковь, – указал Федор Басов. – А вон там, в новом флигеле, он живет с женой и своей родственницей Анной Филаретовной.
– Отец Лаврентий? А что за родственница?
– Свояченица его отца. Моя мать ее знает.
За ажурной оградой в конце улицы виднелась церковь. Невысокая, из красного кирпича, новая, окруженная с одной стороны строительными лесами.
Они подошли к ограде, и Катя подумала: все тут еще не достроено, хотя двор уже аккуратно расчищен от строительного мусора, дорожки проложены и клумба разбита. Цветы и те высажены. Но чего-то не хватает, чего-то самого главного. И потом она поняла: новая церковь не имела крестов ни на куполе, ни на колокольне.
Через двор от церкви располагался одноэтажный дом – тоже из красного кирпича, совсем новый, крытый металлочерепицей. Окна дома плотно зашторены, дверь закрыта, а вот дверь церкви распахнута и даже приперта внизу кирпичом.
Они вошли внутрь, их окутали прохлада и сырость. Мокрый, чисто вымытый пол блестел. Внутри церкви пахло краской, ремонтом и воском. Перед новенькими иконами теплились лампады, в широких кованых подсвечниках, похожих на чаши, наполненные песком, горели поставленные в песок свечи. Стену рядом с распятием закрывал синий полиэтилен, рядом приткнулась лестница-стремянка.
Катя подошла ближе. Собственно, для этого она и проделала весь этот путь сюда из отдела – посмотреть, успела ли Маша Шелест начать тут свою работу. Фреска на стене, набросок там, под полиэтиленом. А вдруг это все тот же сюжет – «Женихи Сарры»? То, что она нарисовала дома у себя на стене: Сарру, ангела и чудовище – темное и слепое и одновременно зорко наблюдающее, стерегущее. Жуткое.
Пусть алиби отца Лаврентия полностью доказано, но все же если учитывать религиозно-мистический фактор и тот ее рисунок-фреску, то, возможно, здесь она найдет…
Катя отодвинула полиэтилен – пусто. Просто серая штукатурка.
– Вам чего тут? Вы туристы? Если туристы, знать должны, что в церковь с непокрытой головой женщины входить не должны, накиньте платок или шарф.
Из двери откуда-то сбоку вышла женщина – высокая, седая, лет шестидесяти, несмотря на жаркий день облаченная в черную шерстяную юбку до пола и вязаную кофту. Она держала ведро с водой и швабру. Федор Басов кивнул, и Катя поняла, что перед ними Анна Филаретовна.
– Извините, мы не туристы. Мы по делу, я капитан полиции Петровская, вот мое удостоверение, – Катя вытащила из сумки документ.
Женщина поставила ведро, прислонила швабру к подсвечнику, скрестила руки на груди.
– Про отца Лаврентия спрашивать пришли? – спросила она сурово.
– Нет, его сейчас отпустят из полиции, свидетели опрошены, выяснилось, что у него алиби. Он не мог убить ту девушку.
– Спросили бы меня, я его вырастила. Какой уж из него убийца, агнец он божий.
– Вы Анна Филаретовна, его родственница?
– Да, я Анна Филаретовна Иркутова, его семья мне родная, я его родителей знала, и сестер его старших знаю, и его с малолетства растила – и бабка, и нянька, и церковная служка. Значит, отпускаете? Слава тебе, господи, разобрались наконец.
– Мы пришли взглянуть на фрески Марии Шелест, она ведь тут у вас церковь расписывать подрядилась, – сказала Катя.
– Не успела. Приходила сюда, свет смотрела. Потом эту стену начала готовить. Вроде как по сырой штукатурке расписывать хотела. Теперь там все высохло, мы не трогаем, вон куском целлофана я завесила. А как отца Лаврентия арестовали, я туда вообще не подхожу.
– Много у вас тут еще уборки после стройки, – Катя огляделась.
