– Простите, кого вы едва не задели? – спросил Жужин.
– Девушку. Все произошло так быстро. Она выскочила из той машины. На ней было белое короткое платье с рисунком спереди, мне показалось тогда, что это принты такие… психоделические принты, красные. Она шаталась, и я решила, что она пьяная. А потом появился он, и я его сразу узнала, мои фары его осветили ярко.
– И кто это был?
– Отец Лаврентий.
Жужин откинулся на спинку офисного кресла. В руках он вертел шариковую ручку.
– Он загородил ее собой и толкнул назад. Я в тот момент решила, что он боится, чтобы она не попала мне под колеса, эта пьяная девушка. Но что-то меня испугало. – Оксана Финдеева снова обернулась к Кате, словно надеясь, что женщина ее лучше поймет. – Их лица в тот момент. Я уже объехала их, но мне показалось, что следует остановиться. Спросить, что происходит. Но со мной был шестилетний ребенок, и все это – на пустой дороге, час поздний, и потом…
– Подождите, подождите, уважаемая, давайте сначала с одним разберемся, – перебил ее Жужин. – Вы уверены, что там, на дороге, был именно отец Лаврентий?
– Я узнала его. Я видела его, как вас сейчас.
– А вы с ним знакомы?
– Он здешний священник, строит церковь, мы с мужем делали пожертвования, он духовник мужа. И я слышала, что вы его арестовали, потому что он сознался в убийстве. А потом отпустили.
– Подождите, не будем забегать вперед. Сначала ваши показания. Как он выглядел, как был одет?
– Не в рясе. Обычная одежда, кажется, темные брюки и верх. Рубашка или футболка. На девушке было белое платье, короткое. И эти принты… я их тогда восприняла как принты, узор… эти красные пятна.
– Так какое это было число?
– Тринадцатого июня мы с Женей улетели в Германию, я же сказала – это произошло накануне вечером, то есть двенадцатого.
– А время? Сколько было времени?
– Точно не могу вам сказать. Вечер, сумерки, во сколько в июне начинало смеркаться? Где-то около десяти… Понимаете, я выстояла адскую пробку в Москве, и поэтому мы с дочкой возвращались домой так поздно.
– Два месяца прошло, почему вы пришли дать показания только сейчас? – спросила Катя.
– Да я же объясняю, мы только что с дочкой вернулись из Германии, все лето она там пробыла в клинике у профессора Кюна, я находилась с ней. На днях услышала случайно от домработницы про убийство девушки. Убийство! Какой ужас. И о том, что отец Лаврентий задержан.
– Какой марки была та машина?
– Я плохо разбираюсь, какая-то иномарка, серебристая. Явно не «Ягуар», не «Мерседес» и не «БМВ», что-то подешевле.
– Может быть, «Шевроле»? – тихо спросила Катя.
– Нет, «Шевроле» я узнаю сразу – у няни моей дочери такая машина. И потом, вишневый «Шевроле» появился со стороны объездной, он двигался в сторону автозаправки. Они тоже увидели, что происходит на дороге, – у них был включен дальний свет, они ехали мне навстречу, поэтому у них был лучше обзор. Они начали притормаживать и остановились метрах в пяти впереди. Поэтому я и не стала останавливаться – раз та машина остановилась. Я в тот момент боялась, что моя дочь проснется, а она очень беспокойная. Она могла испугаться. Я уехала оттуда, а они остались.
– Кто сидел в «Шевроле»?
– Двое, кажется, пара, простите, я не приглядывалась, я просто проехала мимо них. Отца Лаврентия я узнала.
– Вы не могли ошибиться?
– Нет.
– И все же, Оксана Дмитриевна, подумайте. Вы не ошибаетесь? – спросил Жужин. – У нас масса свидетелей, которые видели отца Лаврентия вечером двенадцатого июня совершенно в другом месте.
– Вы хотите сказать, что я лгу?
Катя наблюдала за ней, пальцы жены депутата судорожно сжимали сумочку «Джимми Чу».
– Я запишу ваши показания в протокол, – сказал Жужин. – Но хочу напомнить вам об уголовной ответственности за дачу ложных показаний. Такая ответственность существует.
Глава 28
Письмо № 13
Письмо, посланное с почты Yandex на почту Yahoo
Думаешь, мне легче оттого, что я знаю все с самого начала? Да, вот именно – я всегда все знал и о тебе, и о себе.
Как давно мы вместе? Мы разлучались с тобой, но потом ты пришел и нашел меня.
И позвал.
Твой шепот ночной – мой крик…
Я жду твоего прихода.
Я боюсь, что ты придешь, но мечтаю об этом постоянно.
Дрожу как в лихорадке, словно смертельно больной.
Как имя твое? Мне дали имя, но как звали тебя? Прежде чем все сгинуло, превратившись в кровь и куски плоти.
Если член твой искушает тебя – отсеки его, если глаз твой искушает тебя – вырви его.
Жестокость порождает жестокость, но что есть зло? И где его корни? Там, где ты сейчас, – много зла? Или там уже не различают…
Может, поэтому ты и приходишь оттуда – сюда, чтобы почувствовать разницу, перешагнуть грань.
Но грань уже однажды нарушили, причем, заметь, не по злобе, а по недомыслию, из-за беспечности, простой небрежности. Все произошло так быстро – одна ночь, изменившая мир. Знаешь, ведь штурмовикам СС и не снился такой вот эксперимент. Но его провели много позже – и не в условиях войны или бойни, а одной тихой весенней ночью, когда все спали. Все произошло из-за равнодушия, из-за неумения, непонимания – какая это мощь и сила.
Какая это угроза.
Пусть там возведут хоть тысячу саркофагов, скрывая это. Бесполезно – меня и тебя уже не скрыть. Мы есть.
Я ничего не помню из тех времен. А ты все знаешь. Там, где ты сейчас, знают все – прошлое и будущее.
Я помню, как проснулся. То утро… Потолок надо мной – такой высокий, запах лекарств. И боль.
Я проснулся один – тебя не было рядом. И это было поразительное ощущение – свободы. Я помню это, хоть и смутно.
А потом одиночество сдавило меня, как могильная плита. И мои маленькие детские кости треснули. И я закричал, забился на той постели, потому что тебя со мной уже не было.
Ты услышал мой крик. Ты шел по дороге – туда, но вернулся ко мне. И с тех пор возвращаешься.
Я думаю, что семя, надежду о котором мы так все лелеем, и есть бессмертие. И в нем частица тебя.
Семя, что даст побег и возродится. Дитя многих отцов – твое дитя, – этот ребенок будет видеть и слышать, мир предстанет перед ним в красках, во всем своем великолепии.
Я сейчас уже не говорю о лидерстве и о выживаемости… Я так много думал об этом раньше, но теперь умолчу. Я говорю просто о жизни. Не о скачке эволюции, не о мутации… Просто о жизни.
За это я готов биться до смерти.
