И Анна Архипова гусарским жестом выпила бокал французского шампанского под одобрительный гул голосов.
А потом гости принялись за закуску, наполняя тарелки, нацеливаясь на самое аппетитное. И снова захлопали пробки от шампанского. Официанты и официантки сбились с ног.
Офелия слышала речь матери. Под полосатый тент она не пошла, стояла в сторонке, но Анна Архипова провозглашала свой тост громко, и дочь ее слышала.
Что ж, мать права. Это ее новое увлечение общественной работой… Мать – натура пылкая и увлекающаяся. Взять хотя бы имена, которые она сама, не спрашивая отца, дала им, сестрам. Наверное, если бы родилась еще одна девочка в семье, быть бы ей Дездемоной, как пить дать. А родился бы парень, стал бы Гамлетом или Клавдием.
Нет, Клавдий был в пьесе убийцей, отравителем.
И Лаэрт, милый юноша Лаэрт, тоже использовал отравленный клинок.
Офелия вздохнула. Она ощущала на себе мужские взгляды. Нечасто это случалось. Хромая девочка – так звали ее в школе. Теперь вот хромая девушка, а потом хромая женщина, а в конце хромая карга – когда стукнет столько же лет, сколько и дражайшей бабуле.
Как этого избежать?
Но сегодня гости мужского пола пялились на ее кожаный корсет. Она еле затянулась в него перед зеркалом. Маловат, собака! Зато прикольный.
Пусть они все видят, что ей плевать. Костюм, одежда – это ведь способ самовыражения. Вот мать выбрала для праздника дорогущее платье от Кавалли. И что она достигла этим? А вот та бабенка-бизнесменша из Питера, вырядившаяся как девица из «Секса в большом городе», что достигла она?
На нее смотрят? Поражаются цене ее платья? Прикидывают в уме, сколько бабла она зашибает у себя в банке? Но и ведь на меня – тут Офелия снова вздохнула – тоже смотрят. На этот нелепый кожаный корсет, на пояс, на открытые полные плечи в веснушках, на мою хромоту.
Сколько же тут народа собралось, гостей. И все чужие. А кошка Китайка умерла…
– Что застыла в гордом одиночестве? Ну и видок у тебя – отпад. – Виола – румяная, довольная, живая как ртуть, – подскочила, буквально таща за собой этого верзилу Павла-охранника. – Тут теперь до самого вечера будут пить и трепаться. Пошли Герку отыщем и начнем все пробовать, все самое вкусное сплошняком. Я зверски есть хочу. А ты?
– И я, – Офелия кивнула сестре.
Гертруду они увидели не среди поклонников, а с бабушкой. Адель Захаровна вернулась к главному столу под липу, тут собралось особенно много гостей. Здесь сидели, а не стояли, и пили не только шампанское, а и хороший коньяк.
– Тьма незнакомых, – сказала Офелия Виоле. – Никого не знаю. У меня прямо в глазах мельтешит. Это все друзья и коллеги папы, что ли? Или мать столько своих увлечений наприглашала. Странно, правда, мы так тихо жили все эти годы – и вдруг такая вечеринка.
– Бабушка так захотела, а мамуля лишь исполнитель, – Виола под пристальным взглядом Адель Захаровны отпустила рукав Павла. – А вот и мы, не ждали?
– Сядьте и поешьте спокойно, – Адель Захаровна указала на свободные места.
– Я решила забить сегодня на все диеты, один раз ведь живем, – Гертруда подмигнула сестрам. – Хочу сладкого.
– И я, я, как ты, – Офелия нежно улыбнулась сестре.
– А вон там все рыбное, солененькое, остренькое, – неугомонная Виола подхватила сестер под руки. – Там обалденные тарталетки, я всего уже напробовалась и желаю еще.
Глава 19
ЯВНО НЕ ХВАТАЛО ОРКЕСТРА…
Михаил… Нет, Мишель – так его звали – Пархоменко стоял в кустах на том берегу реки и смотрел на праздник.
Совсем недавно он пересек на машине мост через речку Симку и оказался вот здесь – на другом берегу.
Солнце садилось, огненный спелый гранат. Кто, рискнув надкусить его, попробовал сок, жгучий, как лава?
Праздник на том берегу среди полосатых шатров под липами подходил к апогею. Но явно не хватало оркестра…
Мишель Пархоменко закрыл глаза. Смех, людские голоса с того берега доносились сюда, и он их слышал. Мажорные ноты.
Его оркестр сымпровизировал бы что-то вроде симфонической «шутки» в форме блюз и затем перешел бы к мелодиям Поля Мориа.
Тема любви, тема разлуки.
И затем добавил бы ритма и ударных. Для танцев…
Когда он впервые увидел, как она танцует, у него захватило дух от восторга. Волосы рассыпались по ее плечам, и она поднимала их вверх, и сама вся тянулась вверх, как весенний побег – гибкая и стройная…
И когда он обнял ее, сжал в своих объятиях и понял, что она покорна, может, оттого, что немного пьяна… что она тоже желает, хочет…
Не только танцевать одна…
Нет, нет, нет оркестра, его оркестра явно не хватает на этом празднике там, под липами.
Солнце садится за реку, и на праздничную лужайку опускаются сумерки. Над шатрами включают иллюминацию, и светодиоды похожи на стаи светляков среди листвы.
Будь он там со своим оркестром, он бы взмахнул палочкой и отдал соло первой скрипке сыграть что-нибудь невообразимо нежное… вроде темы Шахерезады.
Что-то пронзительно прекрасное он сыграл бы для нее напоследок. Чтобы она не испугалась того, что грядет.
Что вот-вот принесет с собой яростный порыв ветра, сокрушающий все на своем пути – иллюзии, мечты, страсть… Срывающий эту глупую листву с этих глупых лип, рвущий тенты этих глупых шатров, сметающий в пыль, в прах всех этих глупых гостей…
Ох, страсть, зачем ты пришла, зачем взяла меня всего без остатка, страсть… Ведь я не просил. Мне до чертей своего хватало. Я еще не разобрался с тем, что имел, что сделал. А тут пришла страсть, любовь затянула меня в омут… В эти вот темные заводи под крутой берег.
Все началось и закончилось.
И вот теперь там – праздник, а тут… тут совсем другой одинокий берег. И река Симка, в которой так часто купались летом пацанами, как Стикс.
Оркестра, музыки явно не хватает. Мажорная тема давно ведь уже исчерпана. Сменилась минором.
Вот сейчас…
Глухой рокот барабана…
Вот сейчас, ну же…
Мишель Пархоменко оперся обеими руками о ствол осины, склонившейся над водой. Он весь обратился в слух. Что-то поднималось, росло внутри как волна, как печаль, как любовь, как ярость, как гнев. Все – в одном, и не понять ничего, только слушать… слышать эту музыку…
На том берегу на лужайке среди полосатых шатров и накрытых столов гуляли гости. Слышался громкий смех, из динамиков доносился голос Баскова.
И еще – шум ветра, прилетевшего порывом со стороны Электрогорска. Кто-то где-то кого-то окликает, зовет, и посуда бьется…
Да, посуда летит со стола и разбивается вдребезги…
