И добавила:
— Сначала они должны провести сейсмическое тестирование.
Глория кивнула. Вот, значит, где он держит семейные фотографии. Здесь были снимки Уэса и его сыновей, носивших, надо полагать, имена Спенсер и Джош. Черил Энн недолгое время была, по-видимому, королевой красоты, во что Глория поверила без какого-либо труда. Семейство любило горные лыжи — по всей гостиной были развешены снимки, сделанные в Вейле и Уистлере, а один, с явно продрогшей овцой на заднем плане, может быть, и в Новой Зеландии.
Глория не понимала, почему Кацы живут в Чевиот-Хиллз, а не в Беверли. Не хотят бросаться в глаза? Или считают, что этот прозаический район — самое подходящее место для их не видавших материнской груди, вскормленных смесями натуральных продуктов детей?
— Мы даже машину из гаража вывести не можем. На подъездную дорожку упало дерево. Живем, как на ферме! — Черил Энн рассмеялась. — Совершенно не могу понять, вы-то как сюда добрались. Где вы оставили машину?
— Я пришла пешком.
— Откуда?
— Из Западного Голливуда.
— М-м, — произнесла Черил Энн. — Путь не близкий.
— Около четырех миль, — сообщила Глория.
— У вас, должно быть… очень крепкие… ноги, — сказала, улыбаясь, Черил Энн и тут же густо покраснела.
Она встала, выпрямилась, точно троянский солдат, и объявила:
— Мистер Кац выйдет через минуту.
После чего удалилась маршевым шагом в глубину квартиры, прочь от неловкости, которую сама же ненароком и создала.
Глория встала, чтобы посмотреть фотографии. Черил Энн в перевязи, на которой значилось: МИСС ВЕСТ-КОВИНА 1988.
«Мистер Кац выйдет через минуту». Автоматизм, с которым она произнесла эту фразу; расторопность, с которой усадила Глорию; белозубая, чрезвычайно белозубая улыбка. Глория нисколько не сомневалась, что жена Уэса Каца была когда-то его секретаршей.
А первая жена у него была? Была. Она маячила на одной любительской фотографии за спиной старшего из сыновей. Как только Черил Энн допустила это? Первая дама смещена, однако портрет ее остался висеть на стене, как обвинение: узурпаторша! Уэст, надо полагать, настоял. «Это мой сын, мы оставим снимок на месте». И Черил Энн согласилась, хоть и без всякой охоты. Когда уводишь чужого мужа, решила Глория, приходится идти на кой-какие уступки.
Она словно смотрела рекламный ролик нового эпизода многосерийного фильма: «„Семейство Кац возвращается!“ Впервые в главной роли Болынегрудая Уифи!»
[12]
В городе, где для того, чтобы снять свежий урожай готовых на все юных кобылок, нужно всего лишь дождаться пилотного сезона, банальные измены такого рода — стандартная рабочая процедура. Глория никого осуждать не собиралась. На самом деле хватка Черил Энн Кац, урожденной Джексон, ей даже нравилась: девочка пробилась наверх, вышла за еврея-адвоката и теперь посылает своих мальчиков на учебу в Гарвард-Уэстланд, в Стэнфорд, в юридическую школу, чтобы и они могли жениться на королевах красоты и завести детей, которых будут посылать на учебу в…
Сказать по правде, Глория ей завидовала. Не тому, что Черил приобрела, — от мужчин вроде Каца Глория покрывалась гусиной кожей, — но тому, как она это провернула.
Что со мной? — подумала Глория.
А следом: послушать тебя — тринадцатилетняя девочка.
А следом: ну и что?
Первое впечатление, которое осталось у нее от Карла (за десять лет оно так и не выветрилось): похож на Берта Рейнольдса. Не такой импозантный, конечно. Лишенный присущего Берту выражения мужчины, который-того-и-гляди-заедет-тебе-в-зубы. Но некоторыми чертами Берта он обладал — широкой нижней челюстью, похожими на причесанный лакричник волосами. Изогнутыми от природы бровями, наводившими на мысль, что он постоянно чем-то позабавлен.
Анекдотов он знал больше, чем любой другой ее знакомый. Пересказ анекдотов был у Карла первичной формой общения.
«Когда я перешел в последний класс школы, мне отвели в спортивной раздевалке шкафчик рядом с их главным футбольным нападающим. И через три недели он вдребезги разбил колено. Так меня после этого к спортзалу и близко не подпускали. Другие игроки если и подходили ко мне, то подвесив на шею дольку чеснока».
Она могла сказать: «Мне хотелось бы заглянуть в твой выпускной альбом, посмотреть, что я там найду».
«Тебе лучше остаться в испуганном неведении».
И Карл, загадочно улыбнувшись, менял тему разговора.
Вот так они всегда и беседовали. Глория задавала вопросы, надеясь докопаться до чего-то, но докапывалась лишь до сплошной твердой породы, прикрытой тонким слоем земли.
Ей понадобилось время, чтобы понять: шуточками он отделывается потому, что откровенные разговоры даются ему с трудом. Несмотря на его внешность, Карл был — как и она — человеком болезненно замкнутым. Она научилась изображать шутливую любезность, не выставляя себя всем напоказ; стратегия Карла состояла в том, чтобы скрывать неловкость за дымовой завесой остроумия.
Понимать это она начала довольно рано, не проработав в «Каперко» еще и года, на втором году брака с Реджи. Работа с Карлом словно открыла ей глаза; все усиливавшееся разочарование в муже обострялось и общением с человеком, которого она находила по-настоящему привлекательным, и шутливым спокойствием Карла. Реджи она об этом ничего не говорила, но одной из трещин, приведших к распаду их брака, было внезапное — ошеломившее ее — понимание того, что любовь вовсе не должна походить на разъедающую душу морилку. Оказывается, любовь могла быть забавной и шутливой, успокоительной и целительной. Всему этому научил ее Карл.
Плохо разбираясь в семейной жизни, страшась покончить с ней, Глория просто позволяла ей тянуться. Но после трех лет все же поняла: с нее хватит. Этот срок представлялся ей вполне разумным: в таком возрасте большинство детей уже начинает связно выражать свои мысли. Если их с мужем общение не поднялось к этому времени на более высокий уровень, решила она, значит, у него произошла задержка в развитии.
«Не знаю, — говорил Реджи. — Может, и никогда».
Она спросила однажды, в каком возрасте ему захотелось обзавестись семьей.
«Я это к тому, что моя была — не бог весть что. Да и твоя тоже. Зачем навязывать такую же человеку, ничем этого не заслужившему?»
Ей хотелось сказать: «Мы вовсе не обязаны повторять наших родителей».
Не сказала.
Ждала, когда он передумает.
Он так и не передумал.
Изменилось в нем только одно: он стал непоколебимым. Чем чаще она заговаривала об этом, тем сильнее, похоже, его раздражала. В конце концов он заявил: «Ты можешь завести ребенка, Глория. Но не от меня».
