Он выпрямился, потянулся.
— Да только я — не буква закона. И знаете, в чем состоит преимущество моих преклонных лет? Со мной никто не спорит.
Глава двенадцатая
Началось ожидание, а с ним пришли и не терпящие отлагательств дела.
Она понимала, что пора приступать к поискам новой работы, но заставить себя заняться ими не могла. Спеху особого не было: Карл платил ей более чем щедро, квартирная плата ее давно устаканилась, а трат стало после развода не много — лишь самые необходимые. Произведя расчеты, она облегченно вздохнула: сбережений ей хватит месяцев на восемь-девять. Работу она начнет искать, когда успокоится настолько, что сможет ходить на интервью, а это случится после…
Во всяком случае, не сейчас.
И она продолжала отсиживать в офисе полный рабочий день. В отсутствие отвлекавшего ее шутливого трепа Карла Глории удавалось покончить со всеми делами к часу-двум пополудни. Однако уходить так рано означало бы обзавестись новым поводом для угрызений совести, поэтому она просто сидела в офисе, бездействуя и глядя в окно на проулок, в котором когда-то жил Бэйк.
Она представляла, как Бэйк и Карл беседуют на небесах о погоде, о серьезных планах Бэйка на будущее.
«Я понял: буду делать обувь, которая растет вместе с ногой. Ты покупаешь ее для своего ребенка, и ему до конца жизни никакая другая не требуется».
«Похоже, мысль неплохая».
«Я пока еще дорабатываю практические детали».
Она отвечала на телефонные звонки — так, точно бизнес шел себе по-прежнему. Если звонивший просил позвать Карла, она тоном самым нейтральным сообщала о его смерти. Все огорчались, все сожалели о ее потере. Розничные торговцы, с которыми «Каперко» годами имела дело, спрашивали, чем это обернется для фирмы. (Глория не знала.) Производители, с которыми у них уже были заключены договоры, объясняли ей, что теперь слишком поздно останавливать отгрузку волшебных цветов, кубиков льда с пауками внутри, четырехсот ящиков пластмассовых крыс. (Глория благодарила и клала трубку.)
Она хваталась за любой повод для звонка Барб, или Уирли, или Реджи, или государственному администратору, грубоватой женщине по имени Максин Гонзага. Они поместили в газете извещение о смерти Карла; пока что никто на него не отреагировал.
Через две недели после возвращения из Мексики Глория повадилась заглядывать в дом Карла. Он оставил ей ключи, как делал всякий раз, уезжая в отпуск. Дом, как и ее квартиру, землетрясение почти не повредило. Кое-что в нем требовалось подправить, и Глория подправила. Вернув жилище Карла в то состояние, какое помнила.
Когда с этим было покончено, поводов для посещений дома у нее не осталось, однако она продолжала приезжать в него. Ей хотелось проводить предвечерние часы, да и сами вечера, в окружении мелких подробностей жизни Карла.
Банки с крупами, зубочистки, скрепки для бумаг, шарики пыли. Упаковка пустых кассет VHS, похожих в их пластиковых коробках на растительные клетки под микроскопом. Вещи, говорящие об отсутствии Карла, возвещающие о ее одиночестве. Чтобы оживить свои воспоминания, Глория переставляла их с места на место: перевешивала кружки с одних крючков на другие; расстилала и снова застилала кровать; выливала в раковину жидкое мыло для рук. Выдвигала ящик комода и оставляла его выдвинутым (нет, для этого он был слишком аккуратен, задвинь). Вынимала из ведерка пустой мусорный пакет и заменяла его другим.
Глория бывала здесь раньше, но никогда не оставалась надолго. Опрятный, украшенный гипсовой лепниной дом стоял на Сатурн-стрит, к востоку от Робинсоновского бульвара. В доме имелось две спальни. В хозяйской стоял платяной шкаф с прибитым к его дверце распятием, темного дуба туалетный столик со столешницей из искусственного мрамора и парная к нему прикроватная тумбочка. Зеркала у Карла, как и у Глории, не было. В спальне поменьше царила едва ли не трехспальная кровать, застеленная, с простынями, натянутыми так туго, что Глория поняла: на ней никто никогда не спал.
В гостиной она вернула слетевший на пол телевизор на предназначенный для него столик. Убрала с обтянутой букле софы кипу газет, поставила лиловую урну на заполненный водой, но лишенный рыбок аквариум, повествовавший бульканьем о солипсизме, который он исповедовал.
Задняя комната дома давно уже обратилась в склад нераспроданного товара. Маски, финтифлюшки для розыгрышей, страховидный «лизун»: ими были забиты картонные коробки, составленные одна на другую — до самого потолка. Штабеля их возносились вверх, приваливаясь к стене, желто-коричневая, кубическая топография коробок напоминала преобразованное компьютером изображение горного склона. То ли сам вес их, то ли тупая удача не позволила коробкам обрушиться во время землетрясения. Глория почти пожалела об этом: если б коробки обвалились, у нее появился бы повод повыбрасывать их.
В одной из них обнаружилась дюжина бутылок поддельной крови: «Каперко» как-то довелось поставлять реквизит для фильма ужасов категории Z. «Зловещая оргия проклятых навеки», так он назывался. После этого Карл пристрастился повторять: «Мне случалось работать в киноиндустрии». Глория, услышав это, хихикала. А иногда он влетал в ее кабинетик, ревя: «Спилберга мне к телефону! Мухой!»
Зубная щетка, бритва, расческа, мыло, шампунь, мочалка, полотенце: ванная комната.
На кухне стояли: уродливый стол и два уродливых стула.
Все остальное позволяло сказать лишь, что приобретением вещей Карл не увлекался. Одежный шкаф содержал двадцать пар носков, двадцать простых поплиновых трусов, семерку брюк и пятнадцать однотонных рубашек на пуговицах. Небольшое количество футболок и шортов, в которых Карл занимался спортивной ходьбой. Три свитера для носки в те тридцать дней, когда Лос-Анджелес притворялся, будто и в нем существуют времена года. Уродливая лыжная куртка, над которой Глория насмехалась так, что в конце концов Карл начал, прежде чем подняться в офис, оставлять ее в машине.
Она знала, что Карл много читает, — вообще говоря, он питал склонность к дурным ковбойским романам и шпионским историям, действие которых разворачивалось во время Второй мировой войны, — но всегда гордился тем, что у него имеется библиотечный читательский билет. Правда, единственными книгами, какие обнаружила Глория в доме, были потрепанная Библия и биография Гудини, ею же три года назад и купленная — в подарок на его день рождения, — они лежали одна поверх другой на стоявшем в кухонной нише обеденном столе.
Вот и все.
Это был скромный дом, отражавший характер его владельца. Изучив обыкновения Карла, Глория прониклась чувством — долгожданным, — что сумела довести отношения с ним до логического конца. Не сексуального; тут следовало говорить скорее о ежедневных обрядах, подкрепляющих постоянство уз, которые связывают двух людей. Глория освоилась на кухне — и у нее появилось ощущение, что она много раз завтракала здесь с Карлом. Запомнила назубок все изъяны ткани, которой была обита софа, и ей стало казаться, что она и Карл не один час просидели на ней перед телевизором. Дом предоставил Глории полную свободу, одобряя ее миссию или, во всяком случае, воздерживаясь от суждений о таковой.
