И все-таки кофе. Ошибки быть не могло.
Глория вылила то, что осталось в чашке, в раковину и побежала обратно в ванную, где ее и вырвало.
Воскбоун ожидал ее, сидя на софе. И, когда она вернулась, спросил:
— Так что вы мне хотели сказать?
ВЫСЛУШАВ ЕЕ, он не осерчал. Даже и не удивился, похоже, — и Глория решила, что в последние несколько дней за нею следовал приставленный им хвост. Стоицизм Воскбоуна, способный вывести из себя и покойника, разозлил Глорию, заставив призадуматься, в какой разряд он ее зачислил — в помощницы или в подозреваемые. Впрочем, подумала она, ему, наверное, не пришлось так уж сильно трудиться, культивируя в себе эту манеру поведения. Манера досталась ему от природы.
Два дня спустя Воскбоун произвел еще один финт, предложив ей ознакомиться — в его присутствии — с содержимым клиентского сейфа Джозефа Геруша. Понравилась ли она Воскбоуну, проникся ли он к ней доверием или решил заманить ее в западню, поставив в неудобное положение?
А может, просто надумал отблагодарить за то, что она поделилась с ним своими открытиями?
Этого Глория сказать не могла. Разобраться в нем она так и не сумела, да пока и не видела в этом необходимости. Хлопот по части Невразумительных Эмоций ей хватало и без него.
Воскбоун получил надлежащее предписание суда. Глория, увидев, как он вручает эту бумагу менеджеру банка, Хиксу, на краткий миг почувствовала себя всемогущей. Хикс, к большому удивлению Глории все еще помнивший ее имя, улыбнулся ей и пригласил своих гостей спуститься в подвал банка, в хранилище.
Они остановились у запертой двери. Хикс отыскал нужный ключ на связке, явно вывезенной Гулливером из Бробдингнега.
— Знаете, я думал, думал, — сказал он, — и теперь совершенно уверен, что за все время работы в банке ни разу его не видел.
И вставил ключ в скважину.
— Это что — необычно? — спросила Глория.
Хикс пожал плечами:
— Ну, сами понимаете, все мы тут считаем себя важными шишками, с которыми каждый познакомиться норовит. Хотя попадаются и клиенты, которые кладут что-нибудь в свой сейф и больше никогда не появляются. Правда, я же не круглые сутки работаю, он мог приходить, когда меня здесь не было. Ну, давай же…
Ключ замка не открыл. Хикс выдрал его из скважины, попробовал другой.
— У нас тут двойная система, — сказал он. — Дверь на замке, за ней сейфы. Производит на клиентов хорошее впечатление.
Он поднатужился, пытаясь повернуть ключ.
— Мы вызвали слесаря, он вскрыл нужный вам сейф. Я ничего там не трогал. И хранилище запер до вашего прихода.
— Угу, — сказал Воскбоун. — Это вы правильно сделали.
Говорил он совершенно как претерпевший операцию по лоботомии тренер малой бейсбольной лиги. Глория понимала, что должна испытывать к нему благодарность — как-никак Воскбоун пригласил ее сюда. Однако между благодарностью за этот поступок и приязненным отношением к его закидонам существовала разница — и немалая.
В конце концов Хиксу удалось отыскать правильный ключ.
— После вас, — сказал он.
Ряды металлических табличек на дверцах сейфов внушили Глории ощущение, что она предстала перед огромным судом неотличимых один от другого присяжных. Значившиеся на них номера казались ей издевательскими ухмылками. Но затем она увидела дубовый стол и два стула. На столе стоял вскрытый депозитный ящик. Замок его был высверлен; на полу валялись металлические стружки.
Эд Хикс не соврал — содержимое ящика осталось нетронутым. Он подвел гостей к столу, а сам отступил назад, словно опасаясь взрыва. Воскбоун натянул на руки латексные перчатки и извлек из ящика листок бумаги. Глория заглянула через плечо детектива и увидела свидетельство о рождении.
— Это оригинал того, что мне показали в морге, — сказала она.
Данное свидетельство оказалось, по крайней мере, читабельным — отцом и матерью Джозефа Чарльза Геруша были, увидела Глория, Энтони и Кэтрин Геруша, а родился он в Сан-Диего 17 декабря 1946 года.
— Что там есть еще? — спросила она.
Воскбоун выкладывал на стол содержимое ящика.
Акционерные сертификаты. Государственные облигации. Облигации корпораций. Оригиналы отчетов «Маль-Вёрдхэм Секьюритиз».
— Не бедствовал человек, — заметил Хикс.
Детектив извлек из ящика карточку Системы социального обеспечения, выписанную в Сан-Диего 25 февраля 1947 на имя Джозефа Чарльза Геруша.
За нею последовали четыре фотографии. Черно-белые, размытые, зернистые. Молодая пара чокается, сидя на скамейке, бутылками содовой. Она — смуглая, с чертами индианки, в свободного покроя блузке, с барочным, инкрустированным жемчужинами кулоном, который выглядит неизмеримо более дорогим, чем все остальное ее убранство. Он в полосатой рубашке, джинсах и ковбойской шляпе.
Второй, более отчетливый снимок: тот же мужчина со спеленутым младенцем на руках.
Третий и четвертый: крупные планы младенца, прижатого к не уместившемуся в видоискатель лицу мужчины.
Следом Воскбоун выложил на стол паспорт, из которого выпали старенькие калифорнийские водительские права. Он открыл паспорт, сравнил его фотографию с вклеенной в права — снят на обеих был тот же молодой человек, что фигурировал на предыдущих фотографиях.
— Вот он, настоящий Джозеф Геруша, — сказал Воскбоун. И вопреки всем прецедентам улыбнулся.
— Нет, — отозвалась Глория. — Не Геруша. Карл.
Глава семнадцатая
— Знаешь, а ведь, пока он не умер, ты меня и видеть-то не хотела, — сказал Реджи Солт. — Я теперь кто — человек, с которым ты завтракаешь за неимением лучшего?
— Молодец, ты все понял правильно.
Они сидели в тайском ресторанчике на углу Олимпийского и Робертсоновского бульваров — у окна, из которого была видна автобусная остановка.
— У тебя усталый вид, Гиги.
— Отдыхать, пока остается не решенной моя главная проблема, мне не удается, — ответила она, принимая стаканчик сладкого чая со льдом от тоненькой официантки, облаченной в гибрид кимоно с микроюбкой.
— А у меня вся жизнь такая… — сказал Реджи и с огромным наслаждением потянулся. — Сплошные нерешенные проблемы… фффух!
Тело у него было широкое, как стиральная машина. Глория вспомнила вдруг — и мысленно улыбнулась, — как впервые увидела его пенис. Вполне отвечавший принятым стереотипам.
«Как и мои мозги», — сообщил он тогда.
— Людям вроде нас с тобой можно только сочувствовать, — сказал он.
— Вроде нас?
— Неотступным, — пояснил он. — Которым вынь да положь всю правду, ни на что другое они не согласны.
