— Это за что же?
— За осторожность, — ответил он.
Глория улыбнулась:
— Возможностей воздействия на Фахардо у нас маловато.
— Мы можем его подкупить, — сказал Карлос.
— Но это и все.
— Не хочешь попробовать украсть кого-нибудь из его детей? — спросил он.
— Будь посерьезнее, хотя бы одну минуту. Этот человек стрелял в нас.
— Не думаю, чтобы он снова решился на это, — сказал Карлос. — Он был пьян. И скорее всего, боится теперь, что мы на него жалобу подадим.
— Можно попробовать.
— Кому? И с какой стати они тебе поверят?
— У нас есть свидетельница.
— Доктор?
— Ну…
— Как он стрелял в нас, доктор не видела, — сказал Карлос. — Все, что она может, — обрисовать его нравственный облик.
— У нее, думаю, и на это духу не хватит. Но если она поймет, что помогла прикрыть…
— Мы и сами-то не понимаем, что прикрывает Фахардо.
— Разве?
— Конечно.
— Мне казалось, мы все уже поняли.
— Ничего мы не поняли. И ничего не знаем наверняка. — Он опустил солнцезащитный козырек, взглянул на себя в зеркальце, провел пальцем по поврежденной брови: — Выглядит уже поприличнее.
— Совсем забыла, — сказала Глория. — Можно вернуться назад, наложить швы.
— Само заживет. Ты хорошо поработала. Хотя… как ты думаешь, шрам останется?
— Возможно.
Карлос помрачнел.
— Вот сукин сын… — Он поближе придвинулся к зеркальцу.
— Карлос?
— М-м?..
— Так что он, по-твоему, скрывает?
— Хм?
— Ты сказал, что мы ничего не знаем наверняка.
— Ну, в общем… нет. Не знаем. Сукин сын…
— Ты лучше не трогай там.
— Только шрама мне и не хватало.
— Карлос, ты слышал, о чем я тебя спросила?
— Насчет…
— Насчет нашей теории.
— Да, — ответил он. — Вот же… да, слышал.
— И что ты о ней думаешь?
Он не ответил.
— Карлос?
— Извини, я сейчас немного занят, — отозвался он. Не без раздражения.
Глория взглянула на него: Карлос снова водил пальцами по ранке.
— Не трогай.
Он поднял козырек, недовольно вздохнул.
— Все заживет, — сказала она.
— Как же…
— Так ответишь ты наконец на мой вопрос?
— М-м? — Карлос повернулся к ней.
— О Фахардо.
— Ну да, — сказал он. — Да. Я обдумал все это.
— И.
— И… — Он пошмыгал носом. — Что, если мы ошибаемся? Прискакали сюда без всякой подготовки. Как ты можешь знать, что Карл — мой отец, — как можешь знать, что он не окопался где-нибудь в Соединенных Штатах? Не затаился в каком-то другом городе?
— Справедливо, — согласилась Глория. — Однако Teniente что-то известно, иначе он не пытался бы запугать нас. Значит, необходимо выяснить, что именно.
— А с другой стороны, что, если он мертв?
Глория повернулась к нему:
— Я думала, мы приехали сюда, основываясь на теории, что он пытается замести следы.
— Приехали, это верно. — Теперь тон Карлоса представлял собой встревоживший ее сплав скептицизма и безразличия.
— И мы все время исходили именно из такого предположения, — сказала она.
— Да, исходили.
— Ты считаешь его неверным?
Он неопределенно помахал ладонью, отвернулся к окну.
— Карлос?
— Не знаю… — произнес он. — Может быть.
— Кто же тогда забрал деньги из банка?
— Он мог забрать их, а потом умереть.
— То есть, по-твоему, он поехал в Мексику, позвонил мне, вернулся в Соединенные Штаты, пошел в банк, забрал деньги, снова поехал в Мексику и только тогда умер? Погиб в дорожной аварии?
— Я не знаю.
— Полная бессмыслица.
— Откуда ты вообще знаешь, что он звонил тебе из Мексики?
— Я…
— Может, он просто хотел пустить тебя по ложному следу. И сейчас находится где-то еще, живой или мертвый.
— Ну хорошо, — согласилась она. — Но тогда с чего нам следует начать поиски?
Карлос не ответил. «Додж» проскочил сквозь большой партийный съезд комаров; трупы насекомых осыпали ветровое стекло. Глория побрызгала на стекло чистящей жидкостью, включила дворники, но те только размазали мертвых комаров ровным слоем.
— Я почти ничего не вижу, — сказала она. — И бензин у нас на исходе.
Карлос молчал, нахохлившись.
— Ты хорошо себя чувствуешь? — спросила Глория.
Он отвернулся от нее:
— Какие тоскливые здесь места.
— А по-моему, в них есть своя красота.
— Голые кости, — сказал он. — Вот и все, что в них есть.
Глории хотелось сказать: и кости тоже могут обладать красотой, — но эта фраза отдавала патологическим умствованием. И она просто повернула машину к возникшей наконец у дороги заправочной станции.
— Надеюсь, он умер, — сказал Карлос.
Глория промолчала.
— Меня его смерть нисколько не огорчила бы, — продолжал Карлос. — Я ее даже отпраздновал бы.
— Я терпеть не могла моего брата, но, когда он погиб, мне было больно.
— Он не поступил с тобой так, как поступил со мной отец.
— Это верно.
— И не говори мне, что я не вправе злиться на него.
— Я и не говорю.
— Я его ненавидеть вправе.
— Да не говорю я, что ты не вправе. — Она помолчала. — Но тогда зачем ты вообще со мной поехал?
— Если он жив, я хочу сказать ему это в лицо.
— А по телефону ты ему об этом говорил?
— Нет, конечно.
— Потому что мне было бы трудно винить его за бегство, если б он знал, что ты намерен съесть его заживо.
— Ты защищаешь его.
— Нет, — сказала Глория. — Я способна увидеть все твоими глазами. Но и его глазами тоже. И по-моему, ничего дурного в этом нет.
Станция — та самая, на которой она заправлялась при прошлом приезде в эти края, — почти не изменилась. Ветры оторвали от навеса несколько дранок, но допотопные насосы, штабеля покрышек и ископаемый тягач в точности отвечали тому, что сохранила ее память. И за прилавком продуктового магазинчика сидел, листая журнал, все тот же мальчик. Глория заглушила мотор.
