– Ч-то это? – еле ворочая языком, выговорил Вадим.
– Где?
– В-вон…
Ольга Антоновна только теперь обратила внимание на ленточку.
– Не знаю. Детишки балуются, наверное.
– А… п-почему она ч… ч-черная?..
Страх снова завладел Казаковым. Эта лента на ручке двери оказалась неспроста. Черная лента! Знак траура, смерти… Ее привязала Лена. Таким образом она предупреждает его: «Берегись, твои дни сочтены!»
– М-ма-а-а… – вне себя от ужаса, взвыл Вадим Сергеевич. – У-убе… у-убери-и.
– Успокойся, Ваденька, – засуетилась Ольга Антоновна. – Ну, чего ты так испугался?
Руки ее дрожали, и она не сразу смогла развязать тугой узел на ленте. Цвет ленточки не понравился Ольге Антоновне. Дурацкие шутки! Дети совсем распустились. Никто не занимается их воспитанием, – вот в чем дело. Родители с утра до вечера пропадают на работе, а их чада хулиганят. Вместо того чтобы сидеть за уроками, они придумывают всякие гадости и досаждают порядочным людям. Безнаказанность – бич общества.
Она уложила Вадима на диван, принесла ему сердечные капли.
– Выпей, сынок. На тебе лица нет.
Казаков молча выпил. В его голове крутились мысли одна ужаснее другой. Лена, Лена! И зачем только он связался с ней, на свою погибель? А все мама! Жениться, видите ли, ему пора. Разозлившись на Ольгу Антоновну и обвинив ее во всех своих бедах, Вадим оттолкнул ее руку со стаканом.
– У-унеси… Больше не хочу.
Она обиженно поджала губы. Дети привязали к двери дурацкую ленточку, а она виновата. Сын совершенно ее не жалеет. Но чего он так испугался? Нервы… нервы расшатались. Педагогическая работа ужасно изматывает, а тут еще болезнь. Вадику пора как следует отдохнуть.
– Пойду сделаю чай, – сказала Ольга Антоновна.
Казаков не возражал. Он лежал, глядя в потолок, и прислушивался к частым ударам своего сердца. Надо серьезно лечиться, может быть, поехать в санаторий. Подальше от Лены, от Москвы… от жутких воспоминаний.
Минутная радость сменилась разочарованием. Нет, это его не спасет. Ведь рано или поздно придется возвращаться домой.
Ольга Антоновна принесла чай с малиной. Она заваривала не ягоды, а веточки и листья малины, считая их верным средством от простуды.
За чаем Казаков спросил:
– Ты никого не встретила во дворе, когда выносила мусор?
– Нет… а что?
– Так, просто спросил. Мне стало плохо, и я… не помню точно, как упал.
– Тебе нельзя было столько ходить, – назидательно сказала Ольга Антоновна. – Ты еще очень слаб. Бронхит – коварное заболевание. Удивляюсь, как врач тебя выписал. Сейчас никто ни за что не несет ответственности…
– Ты точно никого не видела? – перебил Казаков.
Она подозрительно посмотрела на сына и потрогала рукой его лоб.
– Ну вот, у тебя снова жар. Завтра на работу не пойдешь.
Вадим Сергеевич, будто подтверждая ее слова, сильно раскашлялся. Он кашлял и кашлял, ощущая ноющую боль в груди. Мама права – бронхит легко может перейти в воспаление легких. Эту болезнь опасно запускать.
Ольга Антоновна подмешала в чай успокоительное, и спустя несколько минут Вадим уснул. Ему снилось страшное, белое лицо Лены. Она шла по улице в дождевике, несмотря на жару, и несла венок, увитый траурными лентами. На лентах серебристой краской было написано: «Дорогому Вадиму от скорбящей невесты».
– А! А-а-ааа-а…
Казаков вскочил, дико озираясь вокруг. Сквозь шторы пробивался солнечный свет, с кухни доносились запахи кофе и жареной картошки. Часы показывали восемь утра…
Глава 30
– Ночевать придешь? – спросила жена, подавая Багирову зонт.
Он легонько обнял ее, поцеловал в холодную щеку.
– Наверное. А зонт зачем?
– Дождь передавали.
– Я на машине.
Багиров не стал вызывать лифт, побежал по лестнице вниз, ощущая упругость и силу тренированных мышц. С самого утра он наметил съездить на заправку Серого. По роковой случайности, Пилин работал именно там.
«Мог я сразу об этом догадаться?» – спрашивал себя начальник службы безопасности.
Получалось, что мог. Но не догадался.
Вчера ему принесли личные дела уволенных сотрудников. В одном из них Багиров сам опознал Жору. Та же недовольная мина, только кудри покороче.
Багиров доехал без особых происшествий. На безоблачном небе вовсю светило солнце, обещая жаркий день. О каком дожде говорила жена?
После обстрела заправка выглядела неуютно. Битые стекла прибрали, смели в большую пыльную кучу. Магазинчик зиял пустыми витринами. На пороге, под навесом, сидела продавщица Марья Ивановна, что-то писала на листе бумаги.
– Убытки подсчитываешь? – спросил Багиров.
– Ой, здравствуйте! – поспешно вскочила она. – Вы к нам?
– К вам, – усмехнулся Багиров. – Поговорить хочу… наедине.
Пышные щеки продавщицы покрылись румянцем. Она провела Багирова в подсобку, усадила на табуретку. Сама устроилась на ящиках с консервами.
– Помнишь такого работника? – Багиров показал ей фотографию Пилина.
Продавщица долго рассматривала снимок, вздыхала и часто поправляла волосы.
– Ну, помню… – наконец призналась она. – Был такой.
– Что можешь о нем сказать?
– Странный какой-то мужик… фамилию забыла… то ли Чернов, то ли Чухнов…
Багиров уже знал, что Пилин устроился на работу по паспорту Петра Матвеевича Чухно, инвалида, который проживал рядом с бывшим одноклассником и дружком Жоры – Зудиным. Чухно был примерно одного возраста с Пилиным, по квартире передвигался в инвалидной коляске, а внешне здорово смахивал на Жору. Вот Зудин и посоветовал приятелю воспользоваться этим сходством.
«И тебе будет хорошо, и Петьке, – уговаривал он Пилина. – За паспорт отстегнешь ему, сколько не жалко».
Жора подумал и согласился. Все прошло гладко, и, если бы не скверный характер, он бы до сих пор работал на заправочной станции Серого.
Зудин клялся и божился, что с тех пор, как Жорку выгнали, он его не видел. Дружок как в воду канул.
– Так что в нем было странного? – спросил Багиров смущенную Марью Ивановну.
– Ну… он нам сразу сказал, мол, зовите меня Жорой, мне так больше нравится. А самого Петром зовут. Разве не странно?
Багиров кивнул.
– Еще какие-нибудь странности за ним водились?
– Злой человек оказался, – вздохнула продавщица. – И пьющий. Сначала-то держался, а потом… на работу даже мог выпивши прийти. Бутылку у меня каждый день покупал. Одним словом, алкаш.
