— Ты уверен?
— Ага. На меня в последнее время сыплются прозрения. Наверное, шар!
— Какой шар?
— Магический…
Самойленко, кажется, сам был поражен своим открытием. Ангелина Львовна, глядя на его довольное лицо, рассмеялась.
— Нет, ты не смейся! — дрожа от возбуждения, говорил он. — Вот спроси меня о чем-нибудь…
— Я тебя уже спросила. Золото в гомеопатии применяется?
Доктор картинно закрыл глаза и сосредоточился. А потом начал «вещать»:
— Золото — король металлов! — с пафосом заявил он. — Золотом лечили восточных владык. Золото применял сам великий Парацельс.
[16]
И наши врачи его применяют.
— Ты не шутишь?
— Что-о? — Самойленко одарил Ангелину таким негодующим взглядом, что ей стало неловко. — Аурум иодатум! — произнес он, как заморское заклинание. — Йодистое золото! Оно… приостанавливает старость. Вот. И вообще… Золото — первый из открытых человеком металлов. Это металл Солнца и проводник солнечных энергий. Оно отводит порчу и сглаз, усиливает энергетику солнечного сплетения — обрати внимание: солнечного! Золото влияет на репродуктивные возможности организма. А в даосской
[17]
практике золото почитается как сильнейшее средство для укрепления духа и продления жизни. Сосуды из золота способны обеззаразить даже самую опасную воду и пищу. Думаешь, почему цари ели на золоте? Из-за красоты? Ха-ха! Какое примитивное предположение. Ацтеки были в этом отношении куда умнее…
— Погоди, Олег, — перебила его пламенную речь Закревская. — Ты сказал… ацтеки?
— Ну да! Именно ацтеки первые стали использовать золото для лечения и возвращения молодости. Они обкладывали своих старейшин самородками для продления жизни. Они добавляли золотой песок в пищу, а на шее носили золотые амулеты. Знаешь, как ацтеки называли золото? Камень Солнца… Огненный Луч… Дар Богов… Глаз Бога! Золото использовалось в магических ритуалах, дабы привлечь избранных из Царства Света…
На последних словах Олег Иванович как бы споткнулся. Он посмотрел на Закревскую так, будто впервые ее увидел.
— Почему говорят «золотые руки», например? — уже без прежнего пыла продолжал бормотать он. — Или «золотой корень», «золотое сечение», «золотая середина»? А?
Она не сразу нашлась что ответить.
— Откуда ты все это знаешь? Самойленко долго молчал.
— Шар! — снова повторил он. — Я все время нахожусь рядом с ним. Похоже, он передает информацию. Мне в голову стали приходить удивительные вещи. Думаешь, я что-нибудь знал о золоте? Ну да, я изучал гомеопатию, но поверхностно, несерьезно… И вдруг, когда ты меня спросила, все явилось в моем сознании само собой. Словно я всегда это знал.
Он был растерян и говорил, не веря в свои же слова.
— Как шар может передавать информацию? — возразила Ангелина Львовна. — Он что, разговаривает с тобой?
— Нет, конечно… Мне кажется, это происходит телепатически…
— И когда тебе в голову стали приходить «удивительные вещи»?
Самойленко закусил губу, пытаясь вспомнить.
— Знаешь… это началось после того, как я давал шар тебе…
Глава 17
Памир. Община гуру Нангавана.
Когда-то давно Учитель сказал ему: «Поднявшись на первый выступ Священной Горы, ты все поймешь». Тогда эти слова удивили и далее немного обидели Чичагова. Неужели он еще чего-то не понимает? После стольких лет постижения Истины!
И только добравшись до Памира и взойдя на указанную вершину, далеко не самую высокую, доступную для подъема любому человеку, он догадался, о чем говорил Учитель.
Прозрачный горный воздух кружил голову. Ослепительно белые, сверкающие на солнце вершины застыли в торжественной немоте. Над ними простиралось бездонное, великое небо… Новоиспеченный гуру посмотрел вниз. Там, неизмеримо далеко, деревья казались былинками, бродили по склонам овцы, похожие на точки. Какими крошечными и ничтожными они выглядели с высоты, какими ненужными!
Перед внутренним взором Чичагова, который теперь величал себя Нангаваном, пронеслась вся его жизнь. Короткое детство, учеба в школе, комсомольская юность, институт, научная деятельность, ссоры с женой, зависть коллег… И таким жалким, бессмысленным показалось вдруг все то, с чем он боролся, из-за чего он переживал, неистовствовали едва не получил инфаркт! Таким пустым…
С высоты сия мышиная возня представлялась мелкой, незначительной. «А ведь это только гора! — подумал тогда Нангаван. — Часть земной тверди. Как же вся наша суета выглядит с высот небесных?»
И он стал читать Новый Завет, чтобы проникнуть во всю глубину намерений Бога. Оказывается, Иисус тоже поднимался на гору.
«В те дни взошел Он на гору помолиться и пробыл всю ночь в молитве к Богу».
Нангаван часто размышлял об Иисусе. С одной стороны, он признавал его авторитетом, а с другой… сомневался. Прямо как Фома. Божественная ли сущность — Иисус?
Где найти ответ на мучивший его вопрос, Нангаван не знал.
Ему ужасно хотелось творить чудеса, подобно Иисусу. Но… как он ни старался, превратить воду в вино ему еще ни разу не удалось. С мгновенным исцелением больных и страждущих как— то тоже не складывалось. Ходить по воде Нангаван не пробовал, но был уверен, что из этой затеи ничего не получится.
«Как же быть? — размышлял он долгими ночами без сна. — Сказано: просите, и дано вам будет. Значит, я могу попросить у Бога способности творить чудеса? А что? Вот соберусь с силами, поднимусь на Гору и попрошу!»
— Погоди, — осадил его внутренний голос. — Ты уверен, что твою просьбу услышит Бог? А вдруг существо, которому ты возносишь молитвы на Священной Горе, вовсе не то, за которое себя выдает? Что тогда? Твоя душа, Нангаван, отправится прямиком к Дьяволу! Ты не боишься?
«Как же во всем разобраться? — мучился гуру. — Кого бы я ни спросил, никто не подскажет мне верного ответа. Мне придется решать самому».
Эта всепоглощающая ответственность, которую не на кого было переложить, пугала Нангавана. Принимать решения самостоятельно оказалось не так-то легко. Учитель умер, а в книгах не написано, как следует поступить. Каждый раз он поднимался на Гору, раздираемый противоречивыми мыслями, и не находил отдохновения в молитве. Да и как он мог его найти? Ведь он даже не знал, кому молится…
Нангаван постигал Истину, чтобы обрести спокойствие, душевное равновесие и гармонию с миром. А что получилось? Священная Гора внесла в его душу смятение, которому он не мог ничего противопоставить.
