Теперь надлежало как можно скорее выйти из дому, не подав Фрицу вида, что оно чем-то догадывается, и бежать в Трианон.
Внезапно он остановился.
– Да, но прежде всего… Боже мой! Бедный старик, я совсем о нем забыл! Прежде всего надо повидаться с Альтотасом – ведь я в любовном бреду забросил несчастного старика! Какой же я неблагодарный! Как я бесчеловечен!
Бальзамо в лихорадочном возбуждении, охватившем его с некоторых пор, подошел к пружине, с помощью которой он привел в действие рычаг в потолке.
В тот же миг подъемное окно опустилось.
Бальзамо ступил на него и при помощи противовеса стал подниматься, все еще находясь в смятении, не думая ни о чем, кроме Лоренцы.
Едва подъемное окно стало на место и Бальзамо оказался в комнате Альтотаса, голос старика поразил его слух и отвлек от мучительных раздумий.
Однако, к великому изумлению Бальзамо, первые слова старика были сказаны не в упрек ему, как он того ожидал: старик встретил его настоящим взрывом веселья.
Ученик поднял на учителя удивленный взгляд.
Старик откинулся в своем необыкновенном кресле; он дышал шумно и с наслаждением, словно с каждым глотком воздуха становился моложе. Его глаза мрачно поблескивали, однако улыбка скрашивала их выражение; он в упор разглядывал своего посетителя.
Бальзамо собрался с силами и с мыслями, не желая показывать свое смятение учителю, нетерпимо относившемуся к человеческим слабостям.
В эту минуту Бальзамо почувствовал какую-то непривычную тяжесть в груди. Было очень душно, в комнате был разлит тяжелый, пресный, теплый, тошнотворный запах: этот же запах, правда, не такой сильный, Бальзамо почувствовал еще внизу: запах словно стелился по воздуху и напоминал пар, поднимающийся над озером или болотом по осени на рассвете или на закате. Запах словно материализовался и затуманил стекла.
Оказавшись в этой душной атмосфере, Бальзамо почувствовал слабость, мысли его смешались, голова пошлакругом, ему почудилось, будто ему и отказывают силы и не хватает воздуху.
– Учитель! – молвил он, ища глазами, за что бы уцепиться и пытаясь вздохнуть полной грудью. – Учитель, как вы можете здесь жить? Здесь нечем дышать!
– Ты находишь?
– Уф!
– А мне, напротив, дышится легко! – шутливо отвечал Альтотас. – И как видишь, я здесь прекрасно живу!
– Учитель! Учитель! – проговорил Бальзаме, ощущая все большую тяжесть. – Позвольте мне отворить окно, от паркета словно поднимаются пары крови.
– Крови? Ты так думаешь?.. Крови! – воскликнул Альтотас, разражаясь смехом.
– Да, да, я чувствую миазмы, исходящие от свежего трупа! Кажется, их можно потрогать руками – так они тяжелы; они давят мне и на мозг и на сердце.
– Это верно, – насмешливо проворчал старик, – я уже замечал, что у тебя нежное сердце и очень хрупкий мозг, Ашарат!
– Учитель, – обратился к Альтотасу Бальзаме, показывая на него пальцем, – учитель, у вас на руках кровь… Учитель! Кровь и на вашем столе… Учитель! Кровь – всюду, даже в ваших глазах, они мерцают, словно угли… Учитель! Царящий здесь запах, от которого у меня кружится голова, от которого я задыхаюсь, это запах крови!
– Ну и что же? – невозмутимо проговорил Альтотас. – Ты что, разве в первый раз чувствуешь этот запах?
– Нет.
– Разве ты никогда не видел меня во время опытов? Разве ты сам их не проводил?
– Но не с человеческой кровью!.. – вымолвил Бальзамо, вытирая рукою со лба пот.
– Какое у тебя тонкое обоняние! – удивился Альтотас. – Никогда бы не подумал, что можно человеческую кровь отличить от крови животного.
– Человеческая кровь! – пробормотал Бальзамо.
Пошатываясь, он по-прежнему искал, на что бы опереться, и вдруг с ужасом заметил большой медный таз, внутренние стенки которого отсвечивали пурпуром свежепущенной крови.
Огромный таз был наполовину полон.
Бальзамо в ужасе отпрянул.
– Это кровь! – вскрикнул он. – Откуда эта кровь?
Альтотас не отвечал, продолжая пристально следить за малейшим изменением в лице Бальзамо. Внезапно Бальзамо взвыл.
Он кинулся, словно хищная птица за добычей, к валявшемуся на полу клочку расшитой серебром шелковой ленты, к которой пристала длинная прядь черных волос.
Пронзительный, полный невыносимой муки крик сменился гробовой тишиной.
Потом Бальзамо медленно поднял ленту, о дрожью разглядывая прядь волос, зацепившуюся одним концом за золотую булавку, приколотую к ленте; с другой стороны прядь растрепалась, а на концах волос застыли капли крови.
По мере того, как Бальзамо поднимал руку, дрожь становилась все заметнее.
По мере того, как Бальзамо вглядывался в окровавленную ленту, он бледнел все сильнее.
– А это откуда? – пробормотал он шепотом, однако достаточно громко, чтобы можно было уловить в его голосе вопрос.
– Это? – переспросил Альтотас.
– Да, это.
– Лента для волос.
– А волосы, волосы… В чем они?
– Ты отлично видишь: в крови.
– В какой крови?
– Черт побери! Да в той, что была мне нужна для эликсира; в той, какую ты отказался для меня раздобыть; вот мне после твоего отказа и пришлось сделать это самому.
– А эти волосы, эта прядь, эта лента… Где вы их взяли? Ведь все это не могло принадлежать младенцу.
– Кто тебе сказал, что я прирезал младенца? – невозмутимо проронил Альтотас.
– Разве вам для эликсира была нужна не детская кровь? – вскричал Бальзамо. – Вы же сами мне сказали!
– Или кровь девственницы, Ашарат.., или девственницы…
Альтотас протянул иссохшую руку к склянке с какой-то жидкостью и с наслаждением, смакуя, отпил глоток и продолжал самым естественным и потому особенно пугающим тоном:
– Ты хорошо сделал, Ашарат, ты мудро и предусмотрительно поступил, поместив эту женщину прямо у Меня под ногами, почти на расстоянии вытянутой руки. Человечеству не на что пожаловаться, а закону не во что вмешиваться. Хе, хе! Не ты мне поставил эту девственницу, я сам ее взял. Хе, хе. Спасибо, дорогой ученик, спасибо, милый Ашарат!
Он опять поднес склянку к губам.
Бальзамо выронил из рук прядь волос – его ослепила страшная догадка.
Прямо против него огромный мраморный стол старика, заваленный обыкновенно травами, книгами, заставленный склянками, был теперь покрыт большим белым шелковым покрывалом с темными цветами; кровавые отблески от лампы Альтотаса падали на это покрывало, и под ним угадывались пугающие очертания, на что не сразу обратил внимание Бальзамо.
Он взял покрывало за один угол и дернул на себя.
