Он побледнел так, словно получил смертельную рану: он подумал, что при дворе не бывает ни друзей, ни родственников, каждый думает только о себе.
«Какой же я был дурак!» – подумал он.
– Ну что, д'Эгийон? – произнес он, подавив тяжелый вздох.
– Ну что, господин маршал?
– Это тяжелый удар для Парламента, – повторил Ришелье слова Жана.
Д'Эгийон покраснел.
– Вы же знаете? – спросил он.
– Господин виконт обо всем мне рассказал, – отвечал Ришелье, – даже о вашем визите в Люсьенн сегодня на рассвете. Ваше назначение – большой успех для моей семьи.
– Поверьте, господин маршал, я очень сожалею, что так вышло.
– Что за чушь он несет? – с удивлением сказал Жан, скрестив на груди руки.
– Мы друг друга понимаем, – перебил его Ришелье, – мы прекрасно друг друга понимаем.
– Ну и отлично А вот я совсем вас не понимаю… Какие-то сожаления… А, ну да!.. Это потому, что он не сразу будет назначен министром. Да, да.., очень хорошо.
– Так он будет временно исполнять обязанности премьер-министра? – спросил маршал, почувствовав, как в его сердце зашевелилась надежда – вечный спутник честолюбца и любовника.
– Да, я буду временно исполнять обязанности премьер-министра, господин маршал.
– А пока ему и так неплохо заплатили… – вскричал Жан. – Самое блестящее назначение в Версале!
– Да? – уронил Ришелье, снова почувствовав боль. – Есть назначение?
– Очевидно, господин Дю Барри несколько преувеличивает, – возразил д'Эгийон.
– Какое же назначение?
– Командование королевскими рейтарами. Ришелье почувствовал, как бледность вновь залила его морщинистые щеки.
– О да! – проговорил он с непередаваемой улыб кой. – Это и правда безделица для такого очаровательного господина. Что вы хотите, герцог! Самая красивая девка на свете может дать только то, что у нее есть, будь она любовницей короля.
Наступил черед д'Эгийона побледнеть.
Жан в это время рассматривал прекрасные полотна кисти Мурильо.
Ришелье похлопал племянника по плечу.
– Хорошо еще, что вам пообещали продвижение в будущем, – сказал он. – Примите мои поздравления, герцог… Самые искренние поздравления… Ваша ловкость в переговорах не уступает вашей удачливости… Прощайте, у меня дела. Прошу не обойти меня своими милостями, дорогой премьер-министр.
Д'Эгийон произнес в ответ:
– Вы – это я, господин маршал, а я – это вы. Поклонившись дядюшке, он вышел, не теряя врожденного чувства собственного достоинства и тем самым избавляясь от труднейших объяснений, когда-либо выпадавших ему за всю его жизнь.
– Вот что хорошо, восхитительно в д'Эгийоне, так это его наивность, – поспешил заговорить Ришелье после его ухода; Жан не знал, как отнестись к обмену любезностями между племянником и дядюшкой. – Он – умный и добрый, – продолжал маршал, – он знает двор и честен, как девушка.
– И кроме того, он вас любит.
– Как агнец.
– Да, – согласился Жан, – скорее ваш сын – д'Эгийон, а не де Фронзак.
– Могу поклясться, что вы правы… Да, виконт.., да. Ришелье нервно расхаживал вокруг кресла, словно подыскивая и не находя нужных выражений.
– Ну, графиня, – бормотал он, – вы мне за это еще заплатите!
– Маршал! Мы сможем олицетворять вчетвером знаменитый античный пучок. Знаете, тот, который никто но мог переломить? – лукаво проговорил Жан.
– Вчетвером? Дорогой господин виконт, как вы это себе представляете?
– Моя сестра – это мощь, д'Эгийон – влиятельность, ты – разум, а я – наблюдательность.
– Отлично! Отлично!
– И тогда пусть попробуют одолеть мою сестру. Плевать я хотел на всех и на вся!
– Черт побери! – проговорил Ришелье; голова у него горела.
– Пусть попробуют противопоставить соперниц! – вскричал Жан, упоенный своими замыслами.
– О! – воскликнул Ришелье, ударив себя по лбу.
– Что такое, дорогой маршал? Что с вами?
– Ничего. Просто считаю вашу идею объединения восхитительной.
– Правда?
– И я всемерно готов ее поддержать.
– Браво!
– Скажите: Таверне живет в Трианоне вместе с дочерью?
– Нет, он проживает в Париже.
– Девчонка очень красива, дорогой виконт.
– Будь она так же красива, как Клеопатра или как.., моя сестра, я ее больше не боюсь.., раз мы заодно.
– Так, говорите, Таверне живет в Париже на улице Сент-Оноре?
– Я не говорил, что на улице Сент-Оноре, он проживает на улице Кок-Эрон. Уж не появилась ли у вас мысль, как избавиться от Таверне?
– Пожалуй, да, виконт; мне кажется, у меня возникла одна идея.
– Вы – бесподобный человек. Я вас покидаю и исчезаю: мне хочется узнать, что говорят в городе.
– Прощайте, виконт… Кстати, вы мне не сказали, кто вошел в новый кабинет министров.
– Да так, перелетные пташки: Тере, Бертен.., не знаю, право, кто еще… Одним словом, монетный двор временного министра д'Эгийона.
«Который, вполне вероятно, будет им вечно», – подумал маршал, посылая Жану одну из самых любезных улыбок, подобную прощальному поцелую.
Жан удалился. Вошел Рафте. Он все слышал и знал, как к этому отнестись; все его опасения оправдались. Он ни слова не сказал, потому что слишком хорошо знал маршала.
Рафте не стал звать камердинера: он сам его раздел и проводил до постели. Старый маршал лег, дрожа, как в лихорадке; он принял таблетку по настоянию секретаря.
Рафте задернул шторы и вышел. Приемная уже была полна озабоченными, насторожившимися лакеями. Рафте взял за руку первого подвернувшегося ему камердинера.
– Хорошенько следи за господином маршалом, – сказал он, – ему плохо. Утром у него произошла большая неприятность: он оказал неповиновение королю…
– Оказал неповиновение королю? – в испуге переспросил камердинер.
– Да. Его величество прислал его светлости портфель министра; маршал узнал, что все это произошло благодаря вмешательству Дю Барри и отказался! Это превосходно, и парижане должны были бы соорудить в его честь триумфальную арку. Однако потрясение было столь сильным, что наш хозяин занемог. Так смотри же за ним!
Рафте знал заранее, как быстро эти слова облетят весь город, и потому спокойно удалился к себе в кабинет.
Спустя четверть часа Версаль уже знал о благородном поступке и истинном патриотизме маршала. А тот спал глубоким сном, не подозревая об авторитете, который ему создал секретарь.
