– Спросите у него, через сколько дней, – попросил Марат.
– Через сколько дней?
– Да, вы сказали, что он сам укажет фазы и окончание выздоровления.
– Я с удовольствием его об этом расспрошу.
– Ну так спрашивайте!
– Когда Гавард поправится, как вы думаете? – спросил Бальзамо.
– Выздоровеет он нескоро. Погодите… Месяц, полтора, два. Он поступил сюда пять дней назад, а выйдет через два с половиной месяца.
– Он будет здоров?
– Да.
– Но он не сможет работать, – вмешался Марат, – и, значит, некому будет кормить его жену и детей.
– Господь добр и позаботится о них.
– Как же Господь поможет? – спросил Марат. – Раз уж я сегодня узнал столько необыкновенного, мне бы хотелось услышать и об этом.
– Господь послал к нему одного доброго человека. Он пожалел Гаварда и сказал про себя: «Я хочу, чтобы у бедного Гаварда ни в чем не было недостатка».
Присутствовавшие при этой сцене переглянулись, Бальзамо улыбнулся.
– Да, мы и в самом деле являемся свидетелями странных явлений, – проговорил главный хирург, пощупав пульс больного, послушав сердце и потрогав лоб. – Этот человек бредит.
– Выдумаете? – спросил Бальзамо.
Властно взглянув на больного, Бальзамо приказал:
– Проснитесь, Гавард!
Молодой человек с трудом открыл глаза и с изумлением оглядел присутствовавших, которые уже не смотрели на него так грозно.
– Так меня еще не оперировали? – с ужасом спросил он. – Мне сейчас будет больно?
Бальзамо поспешил заговорить. Он боялся, как бы больной не разволновался. Однако напрасно он торопился. Никто не собирался его перебивать: удивление присутствовавших было слишком велико.
– Друг мой, – сказал Бальзамо, – успокойтесь. Господин главный хирург по всем правилам прооперировал вашу ногу. Мне показалось, что вы слабонервный человек: вы потеряли сознание при первом же прикосновении скальпеля.
– Ну и хорошо, – весело отвечал бретонец, – я ничего не почувствовал. Я, наоборот, отдохнул и окреп во сне. Какое счастье, что мне не отрежут ногу!
В ту же минуту несчастный опустил глаза и увидел, что его кровать залита кровью, а нога искалечена.
Он закричал и на сей раз в самом деле потерял сознание.
– Попробуйте теперь расспросить его, – холодно проговорил Бальзамо, обратившись к Марату, – и посмотрите, ответит ли он вам.
Затем он отвел главного хирурга в сторону, и, пока санитары переносили несчастного молодого мужчину в кровать, Бальзамо спросил:
– Вы слышали, о чем рассказывал ваш бедный больной?
– Да, он сказал, что поправится.
– Он сказал еще и другое: Бог сжалится над ним и пошлет пропитание его жене и детям.
– Так что же?
– Он сказал правду. Вот только я хотел бы просить вас быть посредником между вашим больным и Богом. Вот вам брильянт стоимостью около двадцати тысяч ливров. Когда вы убедитесь, что ваш больной здоров, продайте этот камень и передайте ему деньги. А пока, так как душа – как совершенно справедливо утверждал ваш ученик господин Марат – имеет большое влияние на тело, скажите Гаварду, когда он придет в себя, что его будущее и будущее его детей обеспечено.
– А если он не поправится? – спросил хирург, не решаясь взять перстень, который ему предлагал Бальзамо – Он поправится!
– Я должен дать вам расписку.
– Да что вы!
– Я только с этим условием возьму у вас эту драгоценность.
– Поступайте, как вам будет угодно.
– Скажите, пожалуйста, как вас зовут.
– Граф Феникс.
Хирург прошел в соседнюю комнату, а растерянный, подавленный Марат направился к Бальзамо.
Через пять минут хирург возвратился с листком бумаги в руках и вручил его Бальзамо.
Расписка была составлена в следующих выражениях:
«Я получил от его сиятельства графа Феникса брильянт, который, по его утверждению, стоит двадцать тысяч ливров, и обязуюсь передать его господину по имени Гавард в день его выписки из Отель-Дье.
Доктор медицины Гильотен.
15 сентября 1771 года.»
Бальзамо поклонился доктору, взял расписку и вышел вместе с Маратом.
– Вы забыли вашу голову, – заметил Бальзамо, которого развеселила растерянность молодого студента.
– Вы правы, – сказал тот и подобрал свой страшный узелок.
Выйдя на улицу, оба зашагали молча и быстро. Придя на улицу Корделье, они поднялись по крутой лестнице, ведущей в мансарду.
Марат остановился перед комнаткой консьержки, если, конечно, дыра, в которой она проживала, заслуживала того, чтобы называться комнатой, Марат не забыл о пропаже часов; он остановился и позвал Гриветту.
Мальчик лет восьми, худой, тщедушный, слабый, крикнул:
– А мама ушла! Она велела передать вам письмо, когда вы вернетесь.
– Нет, дружок, – отвечал Марат, – скажи ей, чтобы она сама мне его принесла.
– Хорошо, сударь.
Марат и Бальзамо пришли в комнату молодого человека.
– Я вижу, что учитель владеет большими тайнами, – проговорил Марат, указав Бальзамо на стул, а сам уселся на табурете.
– Я просто-напросто раньше других был допущен в святая святых природы.
– Наука лишний раз доказывает всемогущество человека! Как я горжусь тем, что я – человек! – воскликнул Марат.
– Да, верно; вам следовало бы прибавить: «…и врач».
– И еще я горжусь вами, учитель, – продолжал Марат.
– А ведь я только жалкий врачеватель душ, – заметил Бальзамо.
– Не будем об этом говорить! Ведь вы остановили кровь вполне материальным способом.
– А я полагал, что истинная поэзия моего лечения заключается в том, что я не дал больному страдать. Правда, вы меня уверяли, что он сумасшедший.
– Несомненно, в какой-то момент у него наступило помрачение ума.
– А что вы называете помрачением ума? Ведь это не более чем отвлечение души, не так ли?
– Или рассудка, – сказал Марат.
– Оставим эту тему. Слово «душа» очень хорошо выражает то, что я имею в виду. Если именуемая этим вещь найдена, то неважно, как вы ее назовете.
– Вот здесь мы расходимся. Вы утверждаете, что обнаружили вещь и только подбираете ей название; я же придерживаюсь того мнения, что вы еще не нашли ни этой вещи, ни верного для нее наименования.
– Мы еще к этому вернемся. Итак, вы говорили, что безумие – это временное помрачение ума?