– Слушай!
Это был незнакомый мужской голос, от которого по коже побежали мурашки.
– Она все-таки умерла. И ты поплатишься за это! Готовься к худшему!
– Кто говорит?
В трубке раздались гудки отбоя. Директор сплюнул:
– Чертовщина какая-то. Мамаша наняла кого-то пугать меня.
Он подумал: хорошо бы фирме Терлецкого увеличить штат охраны, ведь, судя по всему, они собирались продолжать действовать в том же духе.
– Везет им, – мечтательно проговорил мужчина, глядя на зеленые дубы на обочине дороги. – Они миллиарды гребут, а тут отдувайся за все за копейки. Нет, я буду разговаривать с Веркой.
Выезжая на проселок, ведущий к лагерю, он почувствовал, как у него закололо в сердце. Порывшись в бардачке машины, Ступаков достал валидол и положил его под язык.
– Если я буду продолжать так на все реагировать, – сказал он сам себе, – к концу сезона от меня ничего не останется.
Внезапно мужчина побагровел и нажал на тормоз. Из густых зарослей кустарника торчали стройные девичьи ноги. Выйдя из автомобиля, он направился к страшной находке.
– Есть тут кто-нибудь?
Это место было хорошо знакомо всем здешним жителям. Под покровом ночи из лагеря «Гардемарин» сюда слетались ночные бабочки разных возрастов – воспитанницы детских домов, которые за высокую плату оказывали сексуальные услуги. Жрицы любви получали на карманные расходы, остальное же несли директору, и он, отбирая свою долю, остаток складывал в сейф, чтобы при случае отдать Терлецкому или Вере. Сейчас, ранним утром, юные путаны должны были дрыхнуть без задних ног, отсыпаясь перед следующей ночью. Может, одна из них не добралась до лагеря и заснула прямо здесь? Отодвинув рукой густые ветки, он взглянул на лицо лежащей на земле девушки. Это была Надя Колымина из пятого отряда.
– Чего это ты здесь разлеглась? Иди в лагерь.
Надя не ответила. Директор засопел и потряс ее за плечо:
– Давай вставай.
Девочка не шевелилась. Только сейчас он заметил кровь на ее черных чулках. Затрясшись всем телом, Ступаков попытался поднять ее:
– Что с тобой?
Ему удалось вытащить воспитанницу из зарослей, и он ужаснулся увиденному. Какой-то Джек-потрошитель распорол ей живот, потрудившись и над половыми органами. Директора затошнило. Закрывая обеими руками рот, чтобы его не вырвало на труп, он опрометью побежал в маленький лесок и, облокотившись на корявый ствол крымской сосны, хотел дать волю взбунтовавшемуся желудку, однако жуткая картина повергла его в трепет. Несколько юных путан были распяты на стволах деревьев в разных позах с распоротыми животами. Все они были мертвы. Из груди несчастного вырвался животный крик. Забыв о тошноте, он помчался прочь от страшного места с твердым намерением поскорее добраться до дома, то есть до лагеря.
– Дмитрий Федорович, скорее!
Казалось, из-за каждого пригорка ему навстречу бежали дети. Голова закружилась от предчувствия: случилось что-то еще. Ваня Казаков из седьмого отряда плакал навзрыд, растирая слезы по грязному лицу:
– Пришли какие-то люди. Они… Они… «Гардемарина» больше нет. И вашей жены тоже.
Ступаков замер, окинул всех бессмысленным взглядом и потерял сознание.
Отправив трупы в морг, полиция принялась за директора, который, находясь в шоке, не мог вымолвить ни слова. Впрочем, он не то что не мог – просто не знал, о чем говорить. Рассказывать ментам о настоящих событиях, не проконсультировавшись предварительно с Верой, означало самому намылить себе веревку.
Тем временем Акулова, расхаживая перед Геннадием с сигаретой в зубах, не казалась такой расстроенной, какой ожидал увидеть ее Молчанов.
– Ступаков – идиот, – пояснила она любовнику. – Ему следовало включить свои мозги. Да, я попросила проверить анкету больной девчонки, но надо было смотреть глубже, – она затянулась. – Покойная действительно жила с матерью, обыкновенной секретаршей, да вот папаша ее оказался криминальным авторитетом. Семье помогал, даже приходил ночевать, только с сожительницей по понятным причинам не расписывался.
– Как же… теперь? – выдохнул Геннадий.
– Теперь лагеря «Гардемарин», дающего нам прибыль в основном от проституции, больше нет, – женщина села на диван, вытянув длинные ноги. – Будем работать с тем, что имеем.
Врач почесал затылок:
– Значит, «Гардемарин» представлял собой нечто вроде притона?
– Именно, – Вера улыбнулась. – Максим собирал в нем отборных проституток как мужского, так и женского пола. Все они промышляли в Дубовой роще. Хорошее место, правда? Так и манит заняться любовью.
Для Молчанова ее откровения были дикими:
– А как же полиция?
– Их обслуживали по высшему разряду, – пояснила Акулова. – Участковый Степанков, например, предпочитал девочек не старше четырнадцати. Его подчиненные и вышестоящее начальство – еще более молодых. Наш контингент их не подводил.
– А Зайцев? – набравшись храбрости, спросил Геннадий. – Он тоже занимается этим?
Акулова рассмеялась:
– У него другой профиль.
– Не скажешь, какой?
Она медленно повернулась к нему:
– Чтобы быть с тобой откровенной, надо доверять тебе. Пока я не вижу такой возможности.
Мужчина пожал плечами:
– Как хочешь. Но прогуляться по берегу моря отпустишь?
Вера взглянула на часы:
– Иди, мне как раз надо уехать. Не скучай без меня, – она поцеловала его в щеку. – И без глупостей, дорогой.
– О чем ты говоришь?
Проводив долгим взглядом машину Акуловой, покидающую пределы «Лагуны», он взял мобильный и позвонил Зориной.
Южный Берег Крыма. Мидас
– Значит, «Гардемарин» специализировался на проституции? – Катя, Костя и Геннадий сидели в Мидасском парке, прячась от любопытных взглядов в густой растительности олеандра. – Теперь многое становится понятным.
– То есть ты хочешь сказать, – вставил Скворцов, – что у нас под носом в проклятой «Лагуне» творятся те еще дела?
Супруга улыбнулась:
– Ты не в меру сообразителен.
Оперативник кивнул:
– Чем же может промышлять Зайцев?
– А вот это мы и должны выяснить, – Зорина встала со скамейки, стряхивая розовые цветки сильно пахнущего растения. – Боюсь, вы, Геннадий, в этом деле не очень хороший помощник. По какой-то причине Акулова вам не доверяет.
Молчанов задумчиво посмотрел на собеседников:
– Хотел бы я знать эту причину.
Журналистка легонько дотронулась до его руки:
– Чем скорее вы узнаете ее, тем лучше для вас. Когда в криминальной организации пропадает к кому-то доверие, они сначала убивают, а потом разбираются, что к чему.
