– Родить – дело нехитрое, – отвечаю. – Только что матери-отцу скажу? Они мне косы повыдергивают.
– А ты к моим ступай, – не растерялся мой милый, – приютят и внука вырастят.
Я не перебивал женщину, однако печальный конец этой незатейливой истории маячил перед глазами.
– Дура я была, проговорилась, – призналась Полина Тимофеевна. – Мать из меня правду словно клещами выдернула.
– Опозорю тебя на всю деревню и из дома с криком выгоню, если родишь. А коли аборт сделаешь, никто ничего не узнает. – Воспитательница не обращала внимания на слезы, катившиеся по морщинистым щекам. – Две недели я сопротивлялась. Может, и настояла бы на своем, да тут Ваня, как на грех, писать перестал. Родители поедом едят: вот, встретил другую, а про тебя и думать забыл. Больно нужна ты ему, такому молодому да красивому, с ребенком! Он еще погулять хочет. В общем, уговорили меня. Сделала я аборт, ух, сколько крови из меня вытекло, неделю в больнице пролежала. Возвращаюсь с узелком, а навстречу Ванечка идет, красивый такой, в военной форме. Увидел меня. Бросился, на колени встал, руки целует:
– Я не выдержал, от тебя нет вестей. Выпросил у командира отпуск на три дня и приехал.
– Как – нет? – отвечаю. – Да я каждый день тебе писала. Это ты про меня, видать, забыл. Ни строчки уже месяц.
Он побледнел:
– Быть не может. Я тоже каждый день писал. А как наш ребеночек?
Я разревелась. Мне бы, дуре, сказать: выкидыш случился, да не смогла я любимого обманывать. Призналась, в ноги упала: прости!
– Не простил, – догадался я.
Женщина покачала головой:
– Нет. Ты, говорит, меня никогда не любила, коль невинную душу ни за что ни про что сгубила. Я же тебе клялся: никогда не оставлю, приеду – и заживем как семья. А теперь прощай. Не смогу ни забыть, ни простить, как ты нашего ребеночка… – Она опустила голову на руки и зарыдала.
– Почему же писем не было? – спросил я, не пытаясь успокоить женщину. Любой бы на моем месте понял: этот грех черным пятном лег на ее душу. Наверное, потому она и не выходила замуж, а удочерила девочку из детского дома.
– С письмами все выяснилось, – давясь рыданиями, проговорила Полина Тимофеевна. – На почте материна подружка работала. Она и уничтожала и мои письма, и Ванечкины.
– А Ивану вы об этом сказали? – поинтересовался я.
Она попыталась улыбнуться. Улыбка получилась какая-то вымученная:
– А зачем? Его это уже не волновало. Через три дня он уехал назад, и я уже не ждала его. А через полтора года появился с женой. В тот день, как мать объявила мне эту новость, я собрала вещи и уехала в Приреченск.
– И больше никогда его не видели?
– Нет, – тихо ответила женщина. – Вот смотрю я на тебя, Никитушка, и думаю: если бы послушалась я Ванечку и оставила ребеночка, был бы у меня такой сыночек, как ты.
На это мне нечего было возразить. Пожилая женщина вдруг встрепенулась:
– Да что же это я все о своем-то! Ты ведь не помянуть Тамару пришел. Дело какое?
Я покраснел:
– Да. Хотя мне стыдно, что я не вспомнил о вашей дочери.
Она погладила мою ладонь:
– Тамарка тебе была чужая. Обо всех не упомнишь. Ну, какое у тебя ко мне дело?
– Скажите. – Мне было ужасно неловко напрягать ее в такой день. – У вас не сохранились документы о родителях Яны Рыбиной? Я понимаю, это тайна, но, возможно, речь идет об убийстве.
Воспитательница, недавно повышенная до директора, встрепенулась:
– Яночка убита?
– С вероятностью девяносто процентов.
Полина Тимофеевна снова всхлипнула:
– Господи, да что же это делается? И ты полагаешь, к ее гибели причастны биологические родители?
– Я проверяю все версии.
Она кивнула:
– Тебе, милый, помогла бы, да нечем: недавно сгорел весь наш архив.
Я от удивления разинул рот:
– Как сгорел?
– Спонсоры дали деньги для ремонта корпуса, – пояснила женщина. – Мы решили всю документацию в маленький домик перенести. Раньше в нем инвентарь хранился, а недавно наши детки весь хлам на субботнике повыкидывали и привели его в порядок. Поставили там столик, пару стульев. Если к кому-нибудь родственники заявляются, дитя там с ними и общается. Пока в подвале шел ремонт, временно перенесли туда все документы. А ночью ни с того ни с сего здание загорелось. И гореть-то ему долго не надо – домишко-то кукольный. Вот как обстоят дела.
– Милицию вызывали? – быстро спросил я.
– А как же. Эксперты и определили, что это поджог.
От охватившего меня волнения вспотели ладони:
– Поджог? И проводилось следствие?
Она махнула рукой:
– Формально – да. Следователь походил к нам, походил, да и перестал. Я ему позвонила и спрашиваю: как же так? Значит, виновные останутся безнаказанными?
– У вас работать невозможно, – отрезал он. – Подозреваемый на подозреваемом – это во-первых. А во-вторых, круговая порука.
Так все и закончилось. Я его не виню, – продолжала Полина Тимофеевна. – Это мы к деткам привыкли. А контингент ведь самый разный. Есть шизофреники, стоящие на учете в психдиспансере, есть воры, проститутки, наркоманы. А больные, когда не в себе, они и не помнят, что натворили. Кто-то мог просто бросить спичку, кто-то с больной фантазией – устроить пожар и любоваться. Так что товарищ следователь прав.
– Неужели не было ни одного достойного подозреваемого? – Я не соглашался с воспитательницей пропавших. Опытный следователь из всех все равно выделил бы наиболее подходящие кандидатуры.
Она пожала плечами:
– Никого он не выделил.
– Жаль.
И тут меня осенило:
– Полина Тимофеевна, наверняка то, что не говорили следователю, говорили вам. Вы – другое дело, свой человек, уже проверенный. Я убежден, ребята делились с вами своими соображениями или наблюдениями.
Женщина заколебалась:
– Почему вы думаете…
– Потому что они все же дети. Ну, я прав?
Она еще не решалась пойти на откровенный разговор:
– По-моему, то, что я узнала, не стоило внимания. Иначе я сообщила бы следователю вопреки надеждам моих воспитанников. Преступление должно быть наказано.
– Поделитесь со мной – и мы вместе подумаем над этим.
– Только никаких походов в милицию. – Полина Тимофеевна пристально посмотрела мне в глаза. – Я отрекусь от своих слов, так и знайте.
– Другого я и не жду.
– Хорошо. – Она нервно комкала в руке носовой платок. – Тимофей Алексеев видел Яну Рыбину вечером того дня, когда случился пожар. Его поразило, что девушка кралась вдоль забора, словно боялась, что ее увидят. Мальчик очень удивился. Ведь Рыбина не только провела здесь долгие годы, но и работала. Зачем ей прятаться?
