За то время, пока они отдыхали и завтракали, коммуна прислала могильщиков, и те вывезли мертвых.
Поскольку двор на три дюйма был залит кровью и ноги скользили в крови, а чистить его было бы слишком долго, надзиратели принесли сотню охапок соломы и разбросали их по всему двору, который прежде забросали одеждой жертв, главным образом швейцарцев.
Одежда и солома впитывали кровь.
Но пока судьи и убийцы спали, узники, содрогаясь от ужаса, не смыкали глаз.
Однако едва крики смолкли, едва прекратилась перекличка, в их душе закралась надежда: может быть, для убийц предназначалось определенное число жертв; может быть, бойня остановится на швейцарцах и королевских гвардейцах. Недолго им пришлось тешить себя этой надеждой!
Поутру, около половины седьмого, снова начали вызывать узников, опять стали доноситься крики несчастных.
Тогда к Майяру подошел один из надзирателей и передал от заключенных просьбу послушать перед смертью мессу.
Майяр пожал плечами, но просьбу удовлетворил.
Кроме того, сам он в это время принимал посланца коммуны, расточавшего ему похвалу; это был невысокий человек с нежными чертами лица, в сюртуке красновато-бурого цвета, в куцем паричке.
Звали его Билло-Варенн.
— Честные граждане! — обратился он к убийцам. — Вы только что очистили общество от опасных преступников! Муниципалитет не знает, как вас наградить. Разумеется, вам должны были бы принадлежать трофеи, но, с другой стороны, это походило бы на грабеж. Вместо этого мне поручено передать каждому из вас по двадцать четыре ливра, которые будут выплачены немедленно.
И Билло-Варенн приказал раздать убийцам плату за их кровавую работу.
Вот что произошло и чем объяснялось вознаграждение, выданное коммуной.
Вечером 2 сентября кое-кто из творивших расправу не имел ни чулок, ни башмаков; но таких было немного, большинство убийц принадлежало к мелким торговцам, проживавшим неподалеку
; они с завистью поглядывали на башмаки аристократов. Вот тогда-то они и обратились в секцию с просьбой разрешить им снять обувь с убитых. Секция дала свое разрешение.
С этой минуты Майяр стал замечать, что убийцы считают себя вправе, уже никого не спрашивая, снимать с убитых не только чулки и башмаки, но все, что можно было взять.
Майяр счел себя оскорбленным и обратился в коммуну с жалобой.
Вот чем объяснялось появление Билло-Варенна, а также благоговейное молчание, с которым ему внимали собравшиеся.
Тем временем пленники слушали мессу; ее служил аббат Ланфан, проповедник короля; сослужил аббат Растиньяк, религиозный писатель.
Это были два почтенных седовласых старца; с подобия трибуны они проповедовали смирение и веру, и на несчастных слова священнослужителей произвели возвышенное и благотворное действие.
В то время как все опустились на колени под благословение аббата Ланфана, узников снова начали вызывать в трибунал.
И первым оказался сам утешитель несчастных.
Он жестом попросил подождать, сотворил молитву и последовал за теми, кто за ним явился.
Второй священник остался и продолжал молиться.
Потом вызвали и его, и он тоже ушел вслед за убийцами.
Узники остались одни.
Разговоры их были мрачными, страшными, нелепыми.
Они обсуждали, как каждый из них встретит смерть и можно ли надеяться, что мучения их не будут долгими.
Одни собирались вытянуть шею, подставив ее убийцам, чтобы голову отрубили одним махом; другие намеревались повыше поднять руки, чтобы получить побольше ударов в грудь; наконец, третьи обещали сложить руки за спиной, показывая всем своим видом, что не оказывают никакого сопротивления.
От толпы отделился молодой человек со словами:
— Сейчас я узнаю, что лучше.
Он поднялся в небольшую башню; окно в ней, забранное решеткой, выходило во двор, где происходила бойня; там он стал изучать смерть.
Возвратившись, он доложил:
— Быстрее всего умирают те, кому посчастливилось получить удар в грудь.
В эту минуту до слуха собравшихся донеслись слова:
«Боже мой, я иду к Тебе!», и вслед за тем — вздох.
Какой-то человек только что упал наземь и забился на каменных плитах.
Это был г-н де Шантерон, полковник конституционной гвардии короля.
Он трижды ударил себя в грудь ножом.
Узники завладели ножом; но они наносили себе удары нетвердой рукою, и только одному удалось покончить с собой.
Среди пленников находились три женщины: две из них — молоденькие перепуганные девушки, робко жавшиеся к двум старикам, третья — дама в трауре, — спокойно молившаяся и временами улыбавшаяся, стоя на коленях.
Первыми двумя были мадмуазель Казот и мадмуазель де Сомбрей.
Они стояли рядом с отцами.
Молодой женщиной в трауре оказалась Андре.
Вызвали г-на де Монморена.
Как помнят читатели, г-н де Монморен, бывший министр, выдавший паспорта, с которыми король пытался бежать, был весьма непопулярен: еще накануне молодой человек, его однофамилец, едва не был убит из-за своего имени.
Господин де Монморен не пошел слушать увещания двух священников; он оставался в своей темнице, разгневанный, утративший власть над собой; он звал своих врагов, требовал подать ему оружие, что было сил тряс железные прутья своей темницы, потом разнес в щепки дубовый стол, сработанный из досок в два дюйма толщиной.
Его пришлось силой тащить в трибунал; он встал перед судьями бледный, с горящими глазами и сжатыми кулаками.
— В Ла Форс! — бросил Майяр. Бывший министр подумал, что его в самом деле собираются всего-навсего перевести в другую тюрьму.
— Председатель! — обратился он к Майяру. — Изволь, я назову тебя так, ежели тебе это нравится… Итак, я надеюсь, что ты прикажешь перевезти меня в карете, чтобы избавить меня от оскорблений твоих убийц.
— Прикажите подать карету для его сиятельства де Монморена! — молвил Майяр с изысканной вежливостью.
Обращаясь к г-ну де Монморену, он продолжал!
— Не угодно ли вам будет присесть в ожидании кареты, ваше сиятельство?
Граф с ворчанием сел.
Пять минут спустя ему доложили, что карета подана: какой-то статист понял смысл разыгрываемой драмы и подал реплику.
Роковая дверь, за которой поджидала смерть, распахнулась, и г-н де Монморен вышел.
Не успел он пройти и трех шагов, как упал под градом посыпавшихся на него ударов.
