Но едва он лег, как сейчас же заснул с присущей ему безмятежностью, которая была столь ему свойственна и которую при других обстоятельствах можно было бы принять за бесчувственность.
Не так восприняли это другие узники: одиночество короля имело для них огромное значение; это был удел всех обреченных.
Так как кровать и одежда дофина остались в комнате короля, королева уложила сына в собственной постели и всю ночь простояла у его изголовья, не сводя глаз со спящего мальчика.
Королева погрузилась в угрюмое молчание, замерев и будто олицетворяя собою статую матери у могилы сына; принцесса Елизавета и наследная принцесса решили провести ночь, сидя на стульях рядом со стоящей королевой; однако члены муниципалитета вмешались и заставили обеих принцесс лечь в постель.
На следующий день королева впервые обратилась к охранявшим их с просьбой.
Она просила, во-первых, чтобы они разрешили ей увидеться с королем и, во-вторых, чтобы ей принесли газеты: она хотела знать о том, что происходит на процессе.
Обе ее просьбы были переданы в совет.
Во второй просьбе ей было отказано наотрез; первая была исполнена наполовину.
Королеве не разрешалось видеться с мужем, как и принцессе Елизавете — с братом; но дети могли видеть отца при том, однако, условии, что они не увидятся больше ни с матерью, ни с теткой.
Этот ультиматум был передан королю.
Он на минуту задумался, потом со свойственным ему ошрением произнес:
— Ну что ж, мне придется отказаться от радости видеть своих детей… Впрочем, важное дело, занимающее меня теперь, все равно не позволило бы мне отдавать им столько времени, сколько мне хотелось… Дети останутся с матерью.
Получив такой ответ, члены муниципалитета перенесли кровать дофина в комнату матери, не расстававшейся со своими детьми вплоть до того дня, когда ее осудил революционный трибунал, так же как короля осудил Конвент.
Необходимо было подумать о том, как поддерживать с королем связь вопреки его одиночному заключению.
И снова за это взялся Клери, рассчитывая на помощь лакея принцесс по имени Тюржи.
Тюржи и Клери, исполняя свои многочисленные обязанности, встречались то тут, то там; однако члены муниципалитета строго следили за тем, чтобы они не разговаривали. «Король чувствует себя хорошо».
— «Королева, принцессы и дофин чувствуют себя хорошо», — это были фразы, которыми они только и успевали переброситься.
Но вот однажды Тюржи изловчился и передал Клери записочку.
— Мне сунула это в руку принцесса Елизавета вместе с салфеткой, — шепнул он своему коллеге.
Клери бегом бросился с запиской к королю. Она была написана при помощи иголки: принцессы уже давно были лишены и чернил, и перьев, и бумаги. В записке было две строчки:
«Мы чувствуем себя хорошо, брат.
Напишите нам».
Король написал ответ; с того времени, как начался процесс, ему возвратили перья, чернила и бумагу.
Он передал Клери незапечатанное письмо со словами:
— Прочтите, дорогой Клери: вы увидите, что в записке нет ничего, что могло бы вас скомпрометировать.
Клери из почтительности отказался и, покраснев, отвел руку короля с запиской.
Десять минут спустя Тюржи уже был передан ответ.
В тот же день Тюржи, проходя мимо приотворенной двери Клери, бросил к его кровати клубок ниток: в нем была спрятана вторая записка принцессы Елизаветы.
Так способ сообщения был найден.
Клери замотал в тот же клубок записку короля и спрятал его в посудный шкаф; Тюржи нашел клубок и положил ответ в то же место.
Так продолжалось несколько дней; однако всякий раз, как камердинер представлял королю новое доказательство своей преданности или проявлял ловкость такого рода, король качал головой:
— Будьте осторожны, друг мой, вы подвергаете себя опасности!
Способ этот в самом деле был весьма ненадежен, и вот что придумал Клери.
Комиссары передавали королю свечи в перевязанных бечевкой пакетах; Клери тщательно собирал бечевки, а когда их у него накопилось достаточно, он доложил королю, что придумал более надежный способ сообщения: необходимо было спустить бечевку принцессе Елизавете; принцесса Елизавета, окно которой было расположено как раз под окном небольшого коридора, смежного с комнатой Клери, могла бы с наступлением темноты переправлять свои письма, привязав их за веревочку, и тем же способом получать ответы короля. Все окна были защищены навесами, и потому письма не могли упасть в сад.
Кроме того, на той же бечевке можно было спустить перья, бумагу и чернила, что освободило бы принцесс от необходимости вести переписку при помощи иглы.
Так у пленников появилась возможность ежедневно обмениваться новостями: принцессы получали сообщения от короля, а король — от принцесс и от сына.
Вообще же Людовик XVI заметно упал духом с тех пор, как предстал перед Конвентом.
Существовало две возможности: либо, следуя примеру Карла I, историю которого Людовик XVI так хорошо знал, король откажется отвечать на вопросы Конвента, либо если он и станет отвечать, то свысока, гордо, от имени монархии, не как обвиняемый на суде, а как дворянин, принимающий вызов и поднимающий перчатку противника.
К несчастью, Людовик XVI по природе своей не был королем в полном смысле этого слова, и он не смог, остановить выбор ни на одной из этих возможностей.
Как мы уже сказали, он отвечал заикаясь, плохо, робко, и, чувствуя, что благодаря неведомо как попавшим в руки его врагов бумагам он запутался, несчастный Людовик в конце концов потребовал защитников.
После бурного обсуждения, последовавшего за уходом короля, Людовику XVI решено было предоставить возможность выбрать себе советчика.
На следующий день четыре члена Конвента, назначенных по этому случаю комиссарами, явились к обвиняемому, чтобы узнать, кого он выбрал своим советчиком.
— Господина Тарже, — отвечал тот.
Комиссары удалились, после чего г-н Тарже получил уведомление об оказанной ему королем чести.
Неслыханная вещь! Этот человек, занимавший значительное положение, бывший член Учредительного собрания, один из тех, кто принимал самое горячее участие в работе Учредительного собрания, человек этот испугался!
Он трусливо отказался, бледнея от страха перед своим веком, чтобы краснеть от стыда перед грядущими поколениями!
Однако на следующий день, после того как король предстал перед судом, председатель Конвента получил следующее письмо:
«Гражданин председатель!
Я не знаю, предоставит ли Конвент Людовику Шестнадцатому возможность иметь адвокатский совет и позволит ли он королю выбрать членов этого совета по своему усмотрению; в этом случае я желаю, чтобы Людовик Шестнадцатый знал, что ежели его выбор падет на меня, я готов оказать ему свои услуги. Я не прошу Вас сообщать Конвенту о моем предложении, так как я далек от мысли, что являюсь лицом достаточно значительным для того, чтобы он мною занимался; но я уже дважды вызывался в совет того, кто был прежде моим государем в те времена, когда это считалось большой честью для любого человека: я должен ему отплатить услугой теперь, когда многие находят это опасным.
