— Зачем, Боже мой?! — затрепетав, воскликнул Клери.
— Да не бойся, палач о тебя мараться не станет, — отозвался тот.
Начинало светать; послышался барабанный бой: во всех секциях Парижа был объявлен общий сбор: это движение, этот шум достигли башни и заставили аббата де Фирмонта и Клери похолодеть.
Король, сохранявший невозмутимость, на мгновение прислушался и проговорил ровным голосом:
— По-видимому, начинает собираться Национальная гвардия.
Некоторое время спустя отряды кавалерии вошли во двор башни Тампль; послышался конский топот и голоса офицеров.
Король снова прислушался и с прежней невозмутимостью продолжал:
— Кажется, они приближаются.
С семи до восьми часов утра в дверь кабинета короля неоднократно и под разными предлогами стучали, и всякий раз г-н Эджворт вздрагивал; однако Людовик XVI поднимался без всякого волнения, подходил к двери, спокойно отвечал всем, кто обращался к нему с вопросами, и возвращался к исповеднику.
Господин Эджворт не видел приходивших, но до него долетали некоторые слова. Однажды он услышал, как кто-то сказал узнику:
— Ого! Все это было возможно, когда вы сидели на троне, а теперь вы больше не король!
Король возвратился к священнику; лицо его было по-прежнему невозмутимо; он сказал:
— Только посмотрите, как обращаются со мною люди, святой отец… Однако надобно уметь сносить все безропотно!
В дверь снова постучали, и опять король пошел отпирать; на сей раз он возвратился к аббату со словами:
— Этим людям повсюду мерещатся кинжалы и яд: плохо они меня знают! Покончить с собой было бы слабостью: можно было бы подумать, что я не сумею достойно умереть.
Наконец, в девять часов шум стал громче; двери с грохотом распахнулись; вошел Сантер в сопровождении семи или восьми членов муниципалитета и десяти жандармов, которым он приказал выстроиться в два ряда.
Заслышав за дверью шум, король не стал дожидаться, пока в дверь кабинета постучат, и сам вышел Сантеру навстречу.
— Вы пришли за мной? — спросил он.
— Да, сударь.
— Я прошу одну минуту.
Он ушел к себе и прикрыл за собой дверь.
— На сей раз все кончено, святой отец, — проговорил он, опускаясь перед аббатом де Фирмонтом на колени. — Благословите меня в последний раз и попросите Господа не оставить меня!
Получив благословение, король поднялся и, отворив дверь, пошел к членам муниципалитета и жандармам, находившимся в его спальне.
Те не обнажили головы при его приближении.
— Шляпу, Клери! — приказал король. Заплаканный Клери поспешил исполнить приказание короля.
— Есть ли среди вас члены коммуны?.. — спросил Людовик XVI, — Вы, если не ошибаюсь?
Он обратился к члену муниципалитета по имени Жак Ру, приведенному к присяге священнику.
— Что вам от меня угодно? — полюбопытствовал тот. Король вынул из кармана свое завещание.
— Прошу вас передать эту бумагу королеве.., моей жене.
— Мы явились сюда не для того, чтобы исполнять твои поручения, — отвечал Жак Ру, — а для того, чтобы препроводить тебя на эшафот.
Король принял оскорбление со смирением Христа и с тою же кротостью, какая была свойственна Богочеловеку, поворотился к другому члену муниципалитета по имени Гобо.
— А вы, сударь, тоже мне откажете? — спросил король.
Гобо, казалось, колебался.
— Да это всего-навсего мое завещание, — поспешил успокоить его король, — вы можете его прочитать: там есть такие распоряжения, с которыми я хотел бы ознакомить коммуну.
Член муниципалитета взял бумагу.
Король увидел, что Клери принес не только шляпу, о которой говорил король, но и редингот: как и камердинер Карла I, верный Клери боялся, как бы его хозяин не озяб и его дрожь не приняли бы за проявление трусости.
— Нет, Клери, — остановил его король. — Дайте мне только шляпу.
Клери подал ему шляпу, и Людовик XVI воспользовался случаем, чтобы в последний раз пожать руку своему верному слуге.
Затем он произнес твердо, что редко случалось с ним, в жизни:
— Идемте, господа!
Это были последние слова, которые он произнес в своих апартаментах.
На лестнице ему встретился сторож башни, Матей: накануне король, застав его сидящим у камина, довольно резко попросил освободить ему место.
— Матей! — молвил Людовик XVI. — Я третьего дня был с вами немного резок: не сердитесь на меня!
Матей, ни слова не говоря, повернулся к нему спиной.
Король прошел через первый двор пешком и, пересекая его, несколько раз оглянулся, мысленно прощаясь со своей единственной любовью — с женой; со своей единственной привязанностью — с сестрой; со своей единственной радостью — с детьми.
У ворот стоял выкрашенный зеленой краской наемный экипаж; два жандарма стояли у распахнутой дверцы: с приближением осужденного один из них шагнул внутрь и устроился на переднем сиденье; за ним вошел король и знаком пригласил г-на Эджворта сесть рядом с ним сзади; другой жандарм зашел последним и захлопнул дверцу.
По городу тем временем поползли слухи: одни говорили, что сидевший в карете жандарм — переодетый священник; другие говорили, что оба жандарма получили приказ убить по дороге короля при малейшей попытке его похищения. Ни то, ни другое не имело под собой оснований.
В четверть десятого кортеж двинулся в путь…
Скажем еще несколько слов о королеве, принцессе Елизавете и детях, которым король перед отъездом послал прощальный взгляд.
Накануне вечером, после трогательного и в то же время душераздирающего свидания, королева едва нашла в себе силы, чтобы раздеть и уложить дофина; сама же она не раздеваясь бросилась на кровать; на протяжении всей этой долгой зимней ночи ее знобило от холода и ужаса.
В четверть седьмого двери во второй этаж отворились; это комиссары пришли за молитвенником.
С этой минуты все члены королевской семьи стали готовиться к обещанной королем накануне встрече; но время шло, королева и принцесса Елизавета стоя вслушивались в каждый шорох, в каждый звук, оставлявшие короля равнодушным, но приводившие в трепет камердинера и исповедника; женщины слышали скрип отворявшихся и затворявшихся дверей; они слышали крики толпы при появлении короля, они слышали удалявшийся грохот пушек и конский топот.
Тогда королева рухнула на стул и прошептала:
— Он уехал не попрощавшись!
Принцесса Елизавета и наследная принцесса опустились перед ней на колени.
