— Государыня, монастырь фейанов — это большое здание, расположенное рядом с Манежем и, следовательно, примыкающее к Национальному собранию.
По нему называется одна из террас дворца Тюильри.
— И кто еще является членом этого клуба?
— Лафайет, то есть национальная гвардия, и Байи, то есть муниципалитет.
— Лафайет… Лафайет… Вы полагаете, на Лафайета можно рассчитывать?
— Я убежден, что он искренне предан королю.
— Предан королю, как дровосек дубу, который он срубает под корень!
Ну, Байи — это еще куда ни шло, у меня нет оснований жаловаться на него.
Скажу даже больше, он передал мне донос той женщины, которая догадалась, что мы намерены уехать. Но Лафайет…
— При случае ваше величество сможет оценить его.
— Да, действительно… — промолвила королева, обратившись мысленным взором в недавнее прошлое. — Да, Версаль… Но хорошо, вернемся к этому клубу. Что он намерен делать? Что он собирается предложить? Каковы его силы?
— Они огромны, поскольку он располагает, как я уже говорил вашему величеству, национальной гвардией, муниципалитетом и большинством в Национальном собрании, которое голосует с нами. Что остается у якобинцев?
Несколько депутатов — Робеспьер, Петион, Лакло, герцог Орлеанский, разнородные элементы, которые не смогут возмутиться, пока не наберут новых сторонников, всякие самозванцы, шайка крикунов, способных поднять шум, но не имеющих никакого влияния.
— Дай-то Бог, сударь! А что собирается делать Национальное собрание?
— Завтра Собрание намерено сделать выговор мэру Парижа за его сегодняшнюю нерешительность и мягкость. Добряк Байи, он ведь как часы, которые нужно своевременно завести, чтобы они шли. Его заведут, и он пойдет.
Тут пробило без четверти одиннадцать, и с площади донесся кашель часового.
— Да, — промолвил Барнав, — мне пора уходить, и все-таки у меня ощущение, что я еще многого не сказал вашему величеству.
— А я, господин Барнав, — отвечала ему королева, — хочу сказать, что безмерно признательна вам и вашим друзьям, подвергающимся ради меня такой опасности.
— Государыня, опасность — это игра, в которой я обречен на выигрыш, неважно, одержу я победу или потерплю поражение, потому что и при победе, и при поражении королева наградит меня улыбкой.
— Увы, сударь, — вздохнула королева, — я уже почти позабыла, как улыбаются. Но вы столько для нас делаете, что я попытаюсь вспомнить то время, когда я была счастлива, и обещаю, что первая моя улыбка будет обращена к вам.
Барнав, приложив руку к сердцу, отдал поклон и, пятясь, удалился.
— Кстати, — остановила его королева, — когда я снова увижу вас?
Барнав задумался.
— Значит, завтра петиция и второе голосование в Собрании… Послезавтра взрыв и предварительные репрессии… В воскресенье вечером, государыня, я постараюсь прийти к вам и рассказать о событиях на Марсовом поле.
После этого он вышел.
Королева в задумчивости прошла к супругу, которого нашла погруженным в подобную же задумчивость. От него только что ушел доктор Жильбер, сообщивший ему примерно то же, что Барнав королеве.
Венценосной чете достаточно было обменяться взглядами, чтобы понять, что новости, полученные обоими, одинаково мрачны.
Король как раз кончил писать письмо.
Он молча протянул его королеве.
В этом письме Месье предоставлялись полномочия от имени короля Франции просить вмешательства австрийского императора и прусского короля.
— Месье причинил мне немало зла, — промолвила королева. Он ненавидит меня и дальше будет действовать мне во вред, но, раз он пользуется доверием короля, я тоже доверяю ему.
Взяв перо, она героически поставила свою подпись рядом с подписью Людовика XVI.
Глава 17. ГЛАВА, ГДЕ МЫ НАКОНЕЦ-ТО ДОБИРАЕМСЯ ДО ОБРАЩЕНИЯ, КОТОРОЕ ПЕРЕПИСЫВАЛА Г-ЖА РОЛАН
Надеемся, что беседа королевы с Барнавом дала нашему читателю полное представление о положении, в каком оказались все политические партии 15 июля 1791 года.
Итак, на место старых якобинцев вырвались новые.
Старые якобинцы основали Клуб фейанов.
Кордельеры в лице Дантона, Камила Демулена и Лежандра объединились с новыми якобинцами.
Национальное собрание, ставшее монархически-конституционным, решило любой ценой поддержать короля.
Народ решил добиваться низложения короля всеми возможными средствами, но поначалу прибегнуть к обращениям и петициям.
А теперь о том, что происходило в течение ночи и дня — между встречей Барнава с королевой, ставшей возможной благодаря содействию актера Сен-При, и моментом, когда мы оказались у г-жи Ролан.
Опишем эти события в нескольких словах.
Во время этой беседы, вернее, когда она уже завершалась, три человека, получившие от якобинцев поручение написать петицию, сидели за столом, на котором лежала бумага, перья и стояла чернильница.
Эти трое были Дантон, Лакло и Бриссо.
Дантон, правда, не относился к людям, созданным для подобных занятий; вся жизнь его состояла в движении, в наслаждениях, и он всегда с нетерпением ждал конца любого заседания любого комитета, членом которого оказывался.
Через несколько секунд он встал, предоставив Бриссо и Лакло сочинять петицию по собственному усмотрению.
Увидев, что он уходит, Лакло проследил за ним взглядом, пока он не скрылся из виду, а после прислушивался, пока не хлопнула дверь.
Это занятие вывело его из состояния притворной сонливости, которой он скрывал кипучую энергию; когда дверь захлопнулась, он расслабился в кресле и выронил перо.
— Знаете что, дорогой господин Бриссо, — объявил он, — пишите сами эту петицию, как считаете нужным, а я не в состоянии. Если бы речь шла о дурной книге, как говаривают при дворе, но петицию… Нет, петиция нагоняет на меня чудовищную тоску, — промолвил он и в доказательство широко зевнул.
Бриссо же, напротив, был человек, созданный для сочинения петиций подобного рода. Убежденный, что составит ее лучше, чем кто бы то ни было, он с удовольствием принял мандат, который ему давало отсутствие Дантона и отставка Лакло. А тот прикрыл глаза, поудобнее устроился в кресле, словно и впрямь собрался вздремнуть, и приготовился взвешивать каждую фразу, каждое слово, чтобы при малейшей возможности вставить в петицию оговорку, которая позволила бы установить регентство его господина.
Написав фразу, Бриссо читал ее вслух, и Лакло выражал одобрение кивком либо невнятным мычанием.
Бриссо обрисовал ситуацию, отметив:
