— А если я, напротив, прикажу вам остаться в Париже и занять кресло министра иностранных дел? Что вы на это скажете?
Дюмурье улыбнулся.
— Я бы сказал, государь, что вы вернулись к предубеждению против меня, которое вам внушали.
— Совершенно верно, господин Дюмурье… Итак, вы — мой министр.
— Государь! Я всегда к услугам вашего величества, однако…
— У вас есть какие-нибудь условия?
— Замечания, государь.
— Я вас слушаю.
— В наше время пост министра — не то, что было раньше; оставаясь верным слугой вашего величества, я, войдя в кабинет министров, окажусь и на службе у народа. Так не требуйте от меня с этой минуты речей, к которым вас приучили мои предшественники: я буду говорить так, как того требуют от меня свобода и Конституция; исполняя обязанности вашего министра, я не смогу бывать при дворе; у меня не будет на это времени, и я нарушу королевский этикет ради служения моему королю; я буду работать только с вами или в совете и, предупреждаю вас заранее, государь, что это будет настоящая борьба.
— Борьба? Почему же?
— О, это нетрудно объяснить, государь: почти весь ваш дипломатический корпус представляют отъявленные контрреволюционеры; вы будете вынуждены сменить его состав, я буду препятствовать выбору дипломатов по вашему вкусу, я предложу вашему величеству таких людей, имена которых вам ничего не скажут; другие вам не понравятся.
— Ив этом случае, сударь?.. — торопливо перебил Людовик XVI.
— В том случае, государь, когда отвращение вашего величества будет слишком велико и достаточно мотивировано, то, так как вы — хозяин, я подчинюсь; но если ваш выбор будет вам навязан вашим окружением и я буду ясно видеть, что это поведет к тому, чтобы опорочить ваше имя, я буду умолять ваше величество об отставке… Государь! Подумайте, какие огромные опасности грозят вашему трону; его должно поддерживать общественное доверие, а оно, государь, зависит от вас!
— Позвольте мне вас прервать, сударь.
— Государь… Дюмурье поклонился.
— Я уже давно размышляю об этих опасностях. Указав рукой на портрет Карла I, он вытер лоб платком и продолжал:
— Да если бы я и захотел об этом забыть, этот портрет заставил бы меня вспомнить!
— Государь!..
— Погодите, я еще не все сказал. Я в таком же положении, мне грозят те же опасности; может быть, эшафот Уайт-холла будет возведен на Гревской площади.
— Вы смотрите слишком далеко, государь!
— Я смотрю в будущее, сударь. В этом случае я взойду на эшафот так, как это сделал Карл Первый; возможно, не как рыцарь, но по крайней мере как христианин… Продолжайте, сударь.
Дюмурье молчал, пораженный твердостью короля, которой он не ожидал.
— Государь! — молвил он наконец. — Позвольте мне перевести разговор на другую тему.
— Как вам будет угодно, сударь, — отвечал король, — однако я еще раз хочу подчеркнуть, что я не страшусь будущего, которым меня хотят запугать, а если и страшусь, то во всяком случае я к нему готов.
— Государь, следует ли мне по-прежнему считать себя вашим министром иностранных дел после того, что я имел честь вам сказать?
— Да, сударь.
— В таком случае я на первый же совет принесу, четыре депеши; предупреждаю ваше величество, что они ни изложенными в них принципами, ни стилем не похожи на те, что подавали мои предшественники: они будут продиктованы обстоятельствами. Если первый опыт удовлетворит ваше величество, я буду продолжать; если же нет, государь, мои солдаты всегда готовы отправиться на границу, чтобы там служить вашему величеству; что бы ни говорили вашему величеству о моих дипломатических талантах, — прибавил Дюмурье, — мое настоящее призвание и дело моей жизни за последние тридцать шесть лет — война. Он поклонился, намереваясь уйти.
— Подождите, — остановил его король, — мы договорились об одном деле, но остается еще немало других дел.
— Вы говорите о моих коллегах?
— Да; я не хочу, чтобы вы мне говорили, что вам мешает такой-то или такой-то: подберите кабинет министров сами.
— Государь, это большая ответственность!
— Мне кажется, я иду навстречу вашим пожеланиям, поручая это дело вам.
— Государь! Я никого в Париже не знаю за исключением некоего Лакоста, — заметил Дюмурье, — его я и рекомендую вашему величеству на пост морского министра.
— Лакост? — переспросил король. — Это простой комиссар-распорядитель?
— Да, государь, он подал в отставку ради того, чтобы не участвовать в несправедливости, затеянной господином де Бонном.
— Это хорошая рекомендация… Что же касается остальных…
— Я должен посоветоваться, государь.
— Могу ли я полюбопытствовать, с кем вы хотите посоветоваться?
— С Бриссо, Кондорсе, Петионом, Редерером, Жансоне…
— Одним словом, со всей Жирондой.
— Да, государь.
— Ну что ж, пусть будет Жиронда; посмотрим, сможет ли она лучше решить эту проблему, нежели конституционалисты и фельяны.
— Остается еще одно дело, государь.
— Какое?
— Надобно знать, удовлетворят ли вас четыре письма, которые я напишу.
— Это мы узнаем нынче же вечером.
— Нынче вечером, государь?
— Да, время не ждет; мы созовем внеочередной совет, в который войдете вы, а также господин де Грав и господин Кайе де Жервиль.
— А Дюпор дю Тертр?
— Он подал в отставку.
Сегодня вечером я буду к услугам вашего величества, Дюмурье поклонился и пошел было к двери.
— Нет, погодите, — снова остановил его король, — я хочу вас скомпрометировать.
Не успел он договорить, как вошли королева и принцесса Елизавета.
Они держали в руках молитвенники.
— Ваше величество! — обратился король к Марии-Антуанетте. — Это господин Дюмурье, он нам обещает хорошо служить, а нынче вечером мы с ним составили новый кабинет министров.
Дюмурье отвесил поклон, а королева тем временем с любопытством разглядывала невысокого человечка, которому суждено было оказать на дела Франции такое огромное влияние.
— Сударь, знакомы ли вы с доктором Жильбером? — спросила она.
— Нет, ваше величество, — отвечал Дюмурье.
— Ну так непременно познакомьтесь.
— Могу ли я спросить, в качестве кого королева мне его рекомендует?
— Как великолепного пророка: три месяца назад он мне предсказал, что вы займете Место господина де Нарбона.
