В эту минуту распахнулись двери в кабинет короля, отправлявшегося к обедне.
Дюмурье последовал за ним.
Все придворные шарахались от него, как от прокаженного.
— Теперь вы видите, что я был прав, — шепнул ему со смехом король, — вот вы и скомпрометированы.
— Перед лицом аристократии, государь, — отвечал Дюмурье. — Этим король оказывает мне еще одну милость. И он удалился.
Глава 7. ЗА ГОБЕЛЕНОМ
Вечером в назначенное время Дюмурье вошел, держа в руках четыре депеши; де Грав и Кайе де Жервиль уже были здесь и ожидали короля.
Король и сам будто только и ждал появления Дюмурье: едва тот вошел в одну дверь, как король вошел в другую. Оба министра торопливо поднялись; Дюмурье не успел сесть, так что ему оставалось лишь поклониться; король в ответ кивнул.
Затем он придвинул кресло к середине стола и пригласил:
— Садитесь, господа.
Дюмурье показалось, что дверь, в которую вошел король, осталась приотворенной, а висящий в дверном проеме гобелен колышется.
Был ли это ветер? Или это происходило от прикосновения какого-то человека, подслушивавшего через портьеру, мешавшую увидеть происходившее, зато пропускавшую голоса?
Трое министров сели.
— Вы принесли свои депеши, сударь? — обратился король к Дюмурье.
— Да, государь.
Генерал вынул из кармана четыре письма.
— Кому они адресованы? — спросил король.
— Монархам Испании, Австрии, Пруссии и Англии.
— Прочтите.
Дюмурье еще раз бросил взгляд на гобелен и по тому, как он затрепетал, понял, что за ним кто-то подслушивает.
Он уверенно стал читать письма.
Министр говорил от имени короля, но в духе Конституции: не угрожая, но и не проявляя слабости.
Он обсуждал истинные интересы каждого государства, связанные с французской революцией.
Так как государства жаловались на памфлеты якобинцев, он переложил вину за их презрительные ругательства на свободу прессы, чье солнце помогает расцвести сорнякам, но в то же время взращивает и богатый урожай.
Наконец, он просил мира от имени свободной нации, а представлявший ее король занимал свое место по праву наследования.
Король слушал с все возраставшим вниманием.
— Я никогда не слышал ничего подобного, генерал! — заметил он, как только Дюмурье дочитал последнюю депешу.
— Вот как министры должны писать от имени короля! — проговорил Кайе де Жервиль — Что ж, дайте мне депеши, — продолжал король, — они будут отправлены завтра же — Государь! Курьеры уже готовы и ожидают во дворе Тюильри, — возразил Дюмурье.
— Я бы хотел иметь копии, чтобы передать их королеве, — несколько смутившись, признался король.
— Я предвидел желание вашего величества, — молвил Дюмурье, — вот четыре точные копии.
— В таком случае отправьте ваши письма, — смирился король.
Дюмурье направился к той двери, в которую вошел; там его ожидал адъютант, которому он передал письма.
Спустя некоторое время послышался конский топот: несколько лошадей выезжали разом со двора Тюильри.
— Хорошо! — когда все стихло, промолвил король, словно отвечая своим мыслям. — А теперь займемся составлением кабинета министров.
— Государь! — обратился к нему Дюмурье. — Прежде всего мне бы хотелось, чтобы вы, ваше величество, попросили господина Кайе де Жервиля остаться в нынешнем кабинете.
— Я его об этом уже просил, — отвечал король.
— Я весьма сожалею, государь, однако я вынужден отказаться: я чувствую себя день ото дня все хуже и нуждаюсь в отдыхе.
— Слышите, сударь? — поворотившись к Дюмурье, молвил король.
— Да, государь.
— Кого же вы прочите в министры?
— У нас есть господин де Грав, он согласился остаться. Грав поднял руку.
— Государь! — проговорил он. — Речь господина Дюмурье удивила вас только что своей откровенностью; я же еще более того удивлю вас своим унижением.
— Говорите, сударь, — попросил король.
— Вот, возьмите, государь, — продолжал де Грав, вынимая из кармана бумагу. — Вот что пишет обо мне одна всеми уважаемая дама; это несколько сурово, но вполне справедливо; будьте добры прочесть.
Король принял из его рук бумагу и прочитал следующее:
«Де Грав воюет; это во всех отношениях человек ничтожный: природа создала его нежным и робким; предрассудки заставляют его проявлять гордость, а сердце повелевает быть любезным. Стремясь ко всеобщему примирению, он, однако, не имеет собственного голоса. Я так и вижу, как он на манер придворных вышагивает позади короля, высоко задрав голову, которая едва держится на тщедушном тельце, и выкатывая белки своих голубых глаз, которые он может держать открытыми после еды лишь благодаря трем-четырем чашкам кофе; он немногословен будто из сдержанности, хотя на самом деле у него просто нет никаких мыслей; он настолько путается в делах собственного департамента, что рано или поздно подаст в отставку».
— Вот уж действительно оценка женщины, — заметил Людовик XVI, дочитавший записку до конца лишь по настоянию самого г-на де Грава. — Это написала госпожа де Сталь?
— Нет, государь, дело серьезнее: это оценка госпожи Ролан.
— И вы хотите сказать, господин де Грав, что согласны с ее мнением?
— По многим пунктам — да, государь. Я останусь в кабинете министров до тех пор, пока не ознакомлю с делами моего преемника, после чего буду просить ваше величество принять мою отставку.
— Вы правы, сударь: вы удивили меня даже более, нежели господин Дюмурье. Если вы твердо решили подать в отставку, я бы предпочел получить вашего преемника из ваших же рук.
— Я хотел просить у вашего величества позволения представить вам господина Сервана, человека порядочного, в полном смысле этого слова, человека крепкой закалки, высокой нравственности, строгого философа и по-женски доброго; кроме того, государь, это настоящий патриот, отважный воин и мудрый министр.
— Пусть будет господин Серван! Итак, у нас есть три министра: господин Дюмурье — министр иностранных дел, господин Серван — военный министр, господин Лакост — морской министр. Кому мы доверим финансы?
— С вашего разрешения, господину Клавьеру, государь; он прекрасно разбирается в финансовых делах и хорошо распоряжается деньгами.
— Да, — кивнул король, — его действительно считают весьма энергичным и работоспособным; однако он слывет раздражительным упрямцем, мелочным и неуступчивым в спорах.
