Ни Ролан, ни Серван не видели способа, как помочь этой беде.
Госпожа Ролан взяла лист бумаги, вложила Сервану в руки перо и приказала:
— Пишите! «Предлагаю по случаю празднования Четырнадцатого июля разбить в Париже лагерь для двадцати тысяч добровольцев…»
Не дописав фразы, Серван выронил перо.
— Король ни за что не пойдет на это! — заметил он.
— Стало быть, надо обратиться с этим предложением не к королю, а к Собранию; значит, вы должны потребовать этой меры не как министр, а как честный гражданин.
— О, вы правы! — воскликнул Серван. — Благодаря этой бумаге, а также декрету о священнослужителях король у нас в руках.
— Теперь вы понимаете, не так ли? Духовенство — это контрреволюция и в лоне семьи и в обществе; священники заставили прибавить к «Credo»
: «А те, кто заплатит подать, будут прокляты!» Пятьдесят присягнувших священников были перерезаны, их дома разграблены, их поля вот уже полгода как опустошены; пускай Собрание срочно составит декрет против священников-бунтовщиков. Дописывайте ваше предложение, Серван, а Ролан подготовит текст декрета.
Серван закончил фразу.
Ролан тем временем писал:
«Депортация мятежного священника должна быть произведена в течение месяца, в том случае, если требование будет выдвинуто двадцатью усердными гражданами, поддержано жителями округа, утверждено властями; депортируемому будет выплачиваться три ливра в день в качестве подорожных вплоть до границы».
Серван прочитал свое предложение о лагере для двадцати тысяч добровольцев.
Ролан зачитал свой проект декрета о депортации священников.
В этом и состояло дело.
Будет ли король действовать в открытую? Пойдет ли он на предательство?
Если король искренне поддерживает конституцию, он санкционирует оба декрета.
Ежели король предает нацию, он наложит вето.
— Я подпишу предложение о лагере как простой гражданин, — сообщил Серван.
— А Верньо выступит с предложением о принятии декрета о священниках, — в один голос заявили муж и жена.
На следующий день Серван отправил свое требование в Собрание.
Верньо положил декрет в карман и пообещал вытащить его на свет, когда придет время.
Вечером того же дня Серван, как обычно, явился в Собрание.
О его предложении все уже звали: Ролан и Клавьер его поддерживали; Дюмурье, Лакост и Дюрантон были против.
— Идите, идите сюда, сударь! — вскричал Дюмурье. — Объясните свое поведение!
— Кому я должен давать объяснения? — не понял Серван.
— Королю! Нации! Мне! Серван улыбнулся.
— Сударь! — продолжал Дюмурье. — Вы сделали нынче серьезный шаг.
— Да, я знаю, — кивнул Серван, — чрезвычайно серьезный!
— Может быть, вы получили соответствующее приказание короля?
— Признаться, нет, сударь.
— Значит, вы посоветовались со своими коллегами?
— Не более, чем с королем.
— Почему же вы поступили таким образом?
— Потому что я имею на это право как частное лицо, как гражданин.
— Значит ли это, что вы, как частное лицо, пользуясь правом гражданина, решились представить это подстрекательское предложение?
— Да — Отчего же вы прибавили к своей подписи свое звание военного министра?
— Я хотел дать понять Собранию, что как министр я готов поддержать то, чего требую как гражданин.
— Сударь! Так мог поступить лишь плохой гражданин и плохой министр!
— Сударь! — отвечал Серван. — Позвольте мне самому судить о том, что хорошо и что плохо, это дело моей совести; если бы я выбирал судью в столь щекотливом вопросе, я позаботился бы о том, чтобы его не звали Дюмурье.
Дюмурье побледнел и сделал шаг по направлению к Сервану, Тот схватился за эфес шпаги, Дюмурье — тоже.
В это мгновение в зале появился король.
Он еще ничего не знал о предложении Сервана.
Присутствовавшие замерли.
На следующий день в Собрании обсуждался декрет о сосредоточении в Париже двадцати тысяч федератов.
Короля потрясла эта новость.
Он вызвал Дюмурье.
— Вы — мой верный слуга, сударь, — сказал он ему, — и я знаю, как вы защищали монархию, выступая против этого ничтожества Сервана.
— Я благодарю ваше величество, — отозвался Дюмурье.
Помолчав, он продолжал:
— Известно ли королю, что декрет принят?
— Нет, — отвечал король, — однако это не имеет значения: я решил на этот случай использовать свое право вето.
Дюмурье покачал головой.
— Вы со мной не согласны, сударь? — удивился король.
— Государь! — отвечал Дюмурье. — Вы не можете противостоять этой силе, вы подвергаетесь нападкам и вызываете подозрение у подавляющего большинства населения, против вас направлены злобные выпады якобинцев, тонкая политика республиканцев; в нынешних условиях подобное решение с вашей стороны будет равносильно объявлению войны.
— Война так война! Я и так достаточно долго воюю со своими друзьями, пора объявить войну и врагам!
— Государь! В первом случае у вас десять шансов на победу, во втором — десять шансов, чтобы проиграть!
— Разве вы не знаете, зачем они хотят собрать в Париже двадцать тысяч человек?
— Если ваше величество соблаговолит послушать меня хотя бы десять минут, я надеюсь, что смогу доказать не только то, что знаю, чего они хотят, но и предскажу, что произойдет.
— Говорите, сударь, — разрешил король, — я вас слушаю.
Людовик XVI облокотился на ручку кресла, подпер рукой щеку и обратился в слух.
— Государь! Требующие принятия этого декрета является не только врагами короля, но и врагами отечества.
— Вот видите! — перебил его король. — Вы и сами готовы это признать!
— Я скажу даже более того: приведение этого декрета в исполнение может повлечь за собой огромные несчастья.
— Так что же?
— Позвольте, государь.
— Да, да, продолжайте!
— Военный министр виноват в том, что потребовал сосредоточить в окрестностях Парижа двадцать тысяч человек, в то время как наша армия ослаблена, наши границы оголены, наша казна пуста.
— Ну еще бы! Разумеется, он в этом виноват!
— Он не только виноват, государь: он еще поступает неосмотрительно, а ведь это гораздо хуже! Неосмотрительно выступать перед Собранием с предложением о сосредоточении двадцатитысячной неорганизованной толпы, разжигая ее патриотизм, которым может воспользоваться первый же честолюбец!
