Возникший неизвестно откуда академик Хомутов направлял на нее пистолет:
– Не надо этого делать, – повторил он, улыбаясь своей неповторимой улыбкой. – Мне не хотелось бы перерезать телефонный провод. В ближайшее время я не собираюсь менять место жительства. Итак, что вы здесь делаете?
Катя вдохнула полной грудью. Возможно, у нее еще был шанс отвертеться.
– Мы с вами договаривались...
– И я не забыл, – перебил он ее. – Почему же вы опоздали?
– Я... Я... – она терялась, и это не осталось незамеченным. – Профессор Карякин убил Костырю. Потом мы поехали в отделение. Освободившись, я подумала о вас. Он не приходил сюда?
Снова его фирменная улыбка! Зорина поежилась. Как она раньше не замечала! Это ведь не улыбка, это какая-то гримаса на лице манекена.
– Приходил. И мы поговорили. Хорошо поговорили, – он засмеялся. – Теперь вот не знаю, что с ним делать.
– Что с ним делать? – повторила Катя.
– Он в погребе, – пояснил академик. – До ближайшего кладбища несколько километров.
Она сморщилась:
– Вы убили его?
– Разумеется. Садитесь, – он толкнул ее на диван. – У нас еще есть время поболтать, ведь своему супругу вы так и не позвонили.
– Он знает, где я, – попыталась соврать девушка.
Игнат Вадимович снова засмеялся и вытащил из-за спины ее сумочку:
– Вы оказались слишком небрежны, бросив ее в моем кабинете. Ваш мобильник разряжен уже довольно долго. Вряд ли хоть одна живая душа в курсе, где вы находитесь. Хотите чаю?
Пить чай, приготовленный убийцей, казалось кощунством. И тем не менее Зорина согласилась. Электрический чайник стоял на месте. Граненый стакан рядом. Наполнив его кипятком, академик швырнул туда пакетик «Липтона».
– Прежде чем покончить с вами, я должен вас выслушать, – безжизненные глаза остановились на груди девушки. – Почти пятьдесят лет я жил спокойно, и никто меня не тревожил. Признаюсь, писать с вами книгу было ошибкой. Вы, на мою беду, оказались слишком умны и расторопны. Кроме того, детективные истории победили мемуары. В вашей хорошенькой головке уже сложился новый детектив, верно?
Врать не имело смысла. Катя кивнула:
– Да.
– Тогда расскажите его мне.
Страх неожиданно покинул журналистку. Нет, она не может умереть вот так запросто! Это сон, это розыгрыш!
– Не отвлекайтесь, – Игнат Вадимович понял ее состояние. – Хотя жить вам осталось не так уж и долго, побеседовать мы с вами успеем.
Зорина улыбнулась, хотя внутренне содрогнулась от зловещей фразы:
– Хорошо. Можно начинать?
– Начинайте, – милостиво разрешил хозяин.
– Итак, жил-был мальчик по имени Игнат, по фамилии Хомутов, – девушка удобнее устроилась на стуле. – Все, кто знал его семью, считали: пацану повезло. Он происходил из рода, дающего врачей, да не просто врачей, а всемирно известных, вносящих в медицину что-то новое. Мужчины издавна женились на женщинах, чей род мог похвастаться такой же славой. Однако Гражданская война спутала все карты. Молодая Советская республика желала получить своих ученых, безжалостно уничтожив добрую половину интеллигенции. Не последнюю роль сыграла тут и любовь отца мальчика. Мать Игнаши происходила из очень хорошей семьи, имела талант и способности к медицине, однако гены дедушки, знаменитого поэта Аладьина, оказались сильнее. В один прекрасный день ребенок почувствовал: он хочет писать. И начал это делать. Хомутов-младший оказался по-настоящему талантливым поэтом. Это признали даже такие корифеи, как Симонов и Твардовский. В общем, все, кроме Вадима Хомутова, родного папочки. Тот, узнав о занятии отпрыска, прочел ему лекцию и пригрозил выгнать из дома, если ребенок не пойдет по веками проложенной стезе. Мальчик долго переживал и наконец согласился. Ведь и врач может писать стихи. Однако с этим выводом он поторопился. Разумеется, писать может каждый, кто чувствует потребность. Но юноша не учел, казалось, самую малость: если ты происходишь из семьи, добившейся достижений совсем на другом поприще, общество начинает требовать того же и от тебя. Взгляды однокурсников и преподавателей, постоянные сравнения с отцом и дедом нанесли юноше психическую травму. Он решил оставить литературу и попробовать оказаться достойным своих предков. На этом пути его ждали определенные трудности. В таких делах мало хотеть, надо еще обладать способностями. Способности же Игната были весьма посредственны.
Журналистка сделала паузу, заметив, как покраснело лицо академика.
– Об этом не вам судить, – процедил он сквозь зубы.
– Не мне, – согласилась она. – Когда я разговаривала с вашим куратором Ниной Антоновной Савиной, она, перечисляя звездных, по ее выражению, студентов, не назвала вашей фамилии, как, впрочем, и фамилии профессора Карякина. Ваша судьба оказалась удивительно схожей с его. Полагаю, на этой почве вы и сдружились. Только Анатолий, в отличие от вас, с детства мечтал стать вторым Эйнштейном. Итак, вы оба взялись за чуждую вам медицину с завидным упорством и вскоре поняли: о каких-либо достижениях на этом поприще вам позволено только мечтать. Однако такой расклад вас не устраивал. Скажите, кто первый подбросил простую и гениальную идею – украсть разработки у сокурсников? Вы или Карякин?
Хомутов усмехнулся:
– Догадайтесь.
Девушка кивнула:
– Полагаю, вы. Анатолий Иванович столь же нечист на руку, сколь и трусоват.
Игнат Вадимович удовлетворенно хмыкнул:
– Именно так. Дурак хотел иметь все, оставаясь в белых перчатках. А скажите на милость, как можно присвоить фундаментальный научный труд, не расправившись с его автором? Короче, когда я заикнулся об устранении Проскурякова, он отвалил. На мое счастье, тогда мне было чем припугнуть его. Лариса уже родила ему дочку.
– И вы решились на преступление один...
– Немного поразмыслив, – согласился с ней академик.
– В тот вечер Проскуряков пришел к вам, намереваясь поговорить о будущей защите, – продолжала Зорина. – Вы чем-то отвлекли его внимание, а сами залезли в спортивную сумку, где, по вашему мнению, лежали три экземпляра набросков его диссертации. Там действительно лежали все три экземпляра?
Игнат Вадимович скривил губы:
– Всего два. Третий растяпа оставил у своего научного руководителя, решив, таким образом, его судьбу.
Катя вздохнула:
– Судьба Юрия Борисовича Мочалова и так была решена. Вы бы устранили всех, кто хоть одним глазком видел диссертацию Проскурякова.
Ученый поморщился:
– Точно.
– Забрав два экземпляра, вы что-то подлили ему в пищу, – предположила Зорина.
– Алкалоид, – любезно подсказал ей Игнат Вадимович.
– Ваша любовница Маевская спокойно подписала заключение о смерти, – журналистка посмотрела ему в глаза. Они ничего не выражали – ни сожаления, ни раскаяния.
