— Да, это интересно, — Степан Игнатьевич заинтересованно смотрел на Ларису. — Наверняка есть и о происшествии в лесу.
— Сейчас посмотрим, — Лариса неторопливо листала тетрадь, — за март ничего нет, и за апрель тоже. Парень взял в руки дневник только в мае.
«Конец учебного года, — писал Рафик, — все учителя говорят: «Вы вступаете в новую жизнь». А моя уже кончена. Она оборвалась десятого марта вместе с гибелью Танечки. Хуже всего, что мне не с кем поговорить об этом, и я доверяю тайну бумаге. После убийства отца Таня неоднократно говорила мне, что Никита болен. После травмы черепа у него начались головные боли, он слышит крик сестры о помощи, что и приводит его в бешенство. Моя любимая сказала: ее пугает блеск в глазах брата. Однако я, общаясь с ним, ничего не замечал. Когда Танюша стала настаивать, я произнес те слова, которые не намерен прощать себе: я не хочу, чтобы псих жил с нами, когда мы станем студентами. Надо было послушаться Таню и показать Никиту врачам.
В тот день он пригласил нас в лес за подснежниками. Я пристально смотрел ему в глаза, однако не видел никакой агрессии, только уважение и любовь. Но, на мое несчастье, любимая оказалась права. Когда я схватил Танюшку на руки, чтобы перенести через большой талый сугроб, и шутливо сделал вид, что сейчас сброшу ее, а она тоже в шутку позвала на помощь, Никита заорал: «Отпусти ее», достал нож и бросился на меня. Все произошло очень быстро и неожиданно. Целя в меня, Никита ударил сестру, заслонившую меня собой, и бил ее со страшной силой. Я, трус и подонок, стоял как вкопанный, а Танюшка умоляла меня об одном: никому не рассказывать про Никиту, потому что он болен. Это ее последнее желание, и оно будет исполнено. В тот день я долго бродил по лесу и вернулся домой только под утро. Никита опередил меня. Вся деревня уже в курсе Таниной смерти. «Она утонула в болоте», — говорил ее брат, и люди поверили ему. Мать рассказывала: Никита вышел из леса в одном нижнем белье, якобы лазил в болото, пытаясь спасти сестру. Конечно, это вранье. Мой бывший товарищ просто избавлялся от трупа и окровавленной одежды.
Никто не может представить, какие муки я испытывал и испытываю по сей день. Пусть Никита болен, однако он опасен для окружающих, и его место — за решеткой или в психдоме. Но я выполняю волю Танечки, и этот подонок долго будет ходить по земле. Какие беды он принесет еще? Надеюсь, никаких. Хватит и одной, самой страшной».
— Вот тебе на, — отозвался внимательно слушавший Степан Игнатьевич, — раскрывали одно убийство, а раскрыли два. — Он поднялся с дивана. — Пойду звонить в Залесск. То-то обрадуются.
— Если парень психически болен, возможно, он как-то связан с убийством Поленова, — сказала Лариса. — И мои коллеги тоже должны об этом знать. Я приду через две минуты.
Девушка хотела остаться в опустевшем доме еще на некоторое время, чтобы прочесть хотя бы пару страниц печальной повести.
«Мы с Никитой больше не разговариваем. Странно было бы, если… Впрочем, если честно, мне молчание дается с трудом. Однажды он прошел мимо меня и заглянул мне в глаза. Его лицо выражало такое раскаяние и такую боль, что я готов был заговорить. Но пока это выше моих сил».
«Никитка страдает не меньше моего. Бывая дома, я каждый день хожу в лес на место гибели Тани. Оказалось, он тоже. Может быть, она снится ему по ночам? Я понимаю: захоти я с ним поговорить, он с радостью пошел бы мне навстречу. Но я не могу простить».
Лариса пропускала записи о девочках, осаждавших Рафика в институте: умный и красивый парень был очень популярен на своем факультете. Однако строить новые отношения юноша не собирался: он хранил верность мертвой возлюбленной. Кулакова решила прочитать только те записи, которые относились к нему и Никите.
«Мама сказала мне, что вчера встретила Никиту. Она не знает правды и удивляется, почему мы с ним больше не общаемся. Она долго разговаривала с ним и пригласила в гости. Он пообещал прийти. Не знаю, как поведу себя. Может, все-таки… поживем — увидим».
На этом записи не обрывались, но о Никите упоминалось вскользь. Вероятно, он так и не решился прийти или пришел, чтобы убить всю семью.
Ларисины глаза пробегали последнюю запись: «Вчера у озера встретил девчонку, со спины чертовски похожую на Таню». Нет, дальше она читать не будет, и так из глаз текут слезы, а нос покраснел. И коллеги ждут звонка.
Она поднялась со стула и тяжелой походкой направилась к Степану Игнатьевичу.
Глава 24
После снятия бинтов она впала в депрессию. Ей не хотелось жить, есть, пить и даже разговаривать. Мать старалась привести дочку в чувство, но что она могла сделать? Психологи и психотерапевты, узнавая о ее мечте стать актрисой, убеждали: это не самое страшное в жизни. Есть много хороших специальностей, и она обязательно освоит одну из них, ведь она отличница.
Как-то раз мать обратилась к ней с вопросом: могла бы она жить в коммунальной квартире?
— Почему ты спрашиваешь? — ее удивил этот вопрос.
— Я хочу продать нашу квартиру и купить комнату в коммуналке. Тогда хватит денег на лечение, — призналась мать.
— Я никогда не буду жить в коммуналке, — грубо ответила девушка и завернулась в одеяло.
Подслушанный через несколько дней разговор укрепил ее в мысли, что мать собирается продавать квартиру: по телефону она обсуждала возможную цену. Как вихрь, ворвалась она в комнату и заорала:
— Оставь свои штучки! Мне нравится мое лицо! Я хочу жить с таким лицом! Возвращаюсь к жизни в новом облике с сегодняшнего дня! — Она сбавила тон и сказала уже гораздо спокойнее: — А актрисой я быть расхотела. Врачи правы: в мире масса хороших специальностей, юрист, например. Я стану хорошим дорогим адвокатом и накоплю на пластическую операцию.
Женщина, выслушав дочь, опустилась в кресло и заплакала. Ей были решительно непонятны намерения дочери, в частности, непременное желание посещать школу, когда можно было закончить экстерном. Любой чиновник, увидя ее, пошел бы навстречу. Но она не хотела этого.
Одноклассники привыкли к ее новому облику через месяц. Правда, привыкли — слово не совсем точное. Просто при встречах с ней они перестали пугаться, однако по-прежнему отводили глаза, стараясь не смотреть на нее. Однажды классная руководительница Анна Сергеевна пригласила ее в свой кабинет, плотно закрыла дверь и спросила:
— Твоя мама говорила мне, что хотела перевести тебя на экстернат. Почему же ты отказалась?
— Мне нравится ходить в школу. — Она смело глядела на учительницу: ей было приятно, что та тоже отводит глаза.
— Если тебе интересно мое мнение, — продолжала Анна Сергеевна, — то я считаю: тебе некомфортно в коллективе. Послушай меня, экстернат…
— А теперь вы послушайте, — перебила она учительницу. — Знаете, почему я продолжаю ходить сюда? Чтобы видеть вас и быть для вас постоянным укором. Хотите, скажу вам то, о чем никто не знает? Меня изуродовали братья Данченко.
