Он откинулся на спинку кресла, поднял стакан и, прищурившись, смотрел на солнце сквозь рубиновую влагу.
Герцог взглянул на часы. Еще десять минут, и они прозвонят семь раз.
Гримо поставил пирог перед принцем. Тот взял свой нож с серебряным лезвием, но Ла Раме, боясь, что он испортит такое красивое блюдо, подал ему свой, стальной.
– Благодарю, Ла Раме, – сказал герцог, беря нож.
– Ну, монсеньор, так каков же этот знаменитый способ? – сказал надзиратель.
– Хотите, я открою вам план, на который я больше всего рассчитывал и который собирался исполнить в первую очередь?
– Да, да, именно его.
– Извольте, – сказал принц, приготовляясь взрезать пирог. – Прежде всего я надеялся, что ко мне приставят такого милого человека, как вы, Ла Раме.
– Хорошо! Он у вас есть, ваше высочество. Потом?
– И я этим очень доволен.
Ла Раме поклонился.
– Потом я думал вот что, – продолжал герцог, – если меня будет сторожить такой славный малый, как Ла Раме, я постараюсь, чтобы кто-нибудь из друзей, дружба моя с которым ему неизвестна, рекомендовал ему в помощники преданного мне человека: с этим человеком мы столкуемся, и он мне поможет бежать.
– Так, так! Недурно придумано! – сказал Ла Раме.
– Не правда ли? – подхватил принц. – Можно было бы рекомендовать в помощники слугу какого-нибудь храброго дворянина, ненавидящего Мазарини, как ненавидят его все честные люди.
– Полноте, ваше высочество, – сказал Ла Раме. – Не будем говорить о политике.
– Когда около меня окажется такой человек, – продолжал принц, – он, если только будет достаточно ловок, сумеет добиться полного доверия со стороны моего надзирателя. А если тот станет доверять ему, мне можно будет сноситься с друзьями.
– Сноситься с друзьями? – воскликнул Ла Раме. – Каким же это образом?
– Да самым простым – хотя бы, например, во время игры в мяч.
– Во время игры в мяч? – проговорил Ла Раме, настораживая уши.
– Конечно, почему же нет? Я могу бросить мяч в ров, где его поднимет один человек. В мяче будет зашито письмо. А когда я с крепостной стены попрошу его перебросить мне мяч назад, он бросит другой. В этом другом мяче тоже будет письмо. Мы обменяемся мыслями, и никто ничего не заметит.
– Черт возьми! – сказал Ла Раме, почесывая затылок. – Черт возьми! Хорошо, что вы предупредили меня об этом, ваше высочество. Я буду следить за людьми, поднимающими мячи.
Герцог улыбнулся.
– Впрочем, я и тут еще не вижу большой беды, – продолжал Ла Раме. – Это только способ переписки.
– Это уже кое-что, по-моему!
– Но далеко еще не все.
– Простите! Положим, я напишу одному из друзей: «Ждите меня в такой-то день и час по ту сторону рва с двумя верховыми лошадьми»!
– Ну а дальше? – с некоторым беспокойством сказал Ла Раме. – Эти лошади ведь не крылатые и не взлетят за вами на стену.
– Эх, бог ты мой, – сказал небрежно герцог, – дело вовсе не в том, чтоб лошади взлетели на стену, а в том, чтобы я имел то, на чем мне спуститься со стены.
– Что именно?
– Веревочную лестницу.
– Отлично, – сказал Ла Раме с принужденным смехом, – но ведь веревочная лестница не письмо, ее ведь не перешлешь в мячике.
– Ее можно переслать в чем-нибудь другом.
– В другом, в чем другом?
– В пироге, например.
– В пироге? – повторил Ла Раме.
– Конечно. Предположим, что мой дворецкий Нуармон снял кондитерскую у дядюшки Марто…
– Ну? – спросил Ла Раме, задрожав.
– Ну а Ла Раме, большой лакомка, отведав его пирожки, нашел, что они у нового кондитера лучше, чем у старого, и предложил мне попробовать. Я соглашаюсь, но с тем условием, чтобы и Ла Раме отобедал со мной. Для большей свободы за обедом он отсылает сторожей и оставляет прислуживать нам одного только Гримо. А Гримо прислан сюда одним из моих друзей, он мой сообщник и готов помочь мне во всем. Побег назначен ровно на семь часов. И вот, когда до семи часов остается всего несколько минут…
– Несколько минут… – повторил Ла Раме, чувствуя, что холодный пот выступает у него на лбу.
– …Когда до семи часов остается всего несколько минут, я снимаю верхнюю корочку с пирога, – продолжал герцог, и он именно так и сделал, – и нахожу в нем два кинжала, веревочную лестницу и кляп. Я приставляю один кинжал к груди Ла Раме и говорю ему: «Милый друг, мне очень жаль, но если ты крикнешь или хоть шевельнешься, я заколю тебя!»
Как мы сказали, герцог сопровождал свои слова действиями. Теперь он стоял возле Ла Раме, приставив кинжал к его груди, с выражением, которое не позволяло тому, к кому он обращался, сомневаться в его решимости.
Между тем Гримо, как всегда безмолвный, извлек из пирога другой кинжал, лестницу и кляп.
Ла Раме с ужасом глядел на эти предметы.
– О ваше высочество! – воскликнул он, взглянув на герцога с таким растерянным видом, что будь это в другое время, тот наверное расхохотался бы. – Неужели у вас достанет духу убить меня?
– Нет, если ты не помешаешь моему побегу.
– Но, монсеньор, если я позволю вам бежать, я буду нищий!
– Я верну тебе деньги, которые ты заплатил за свою должность.
– Вы твердо решили покинуть замок?
– Черт побери!
– И что бы я вам ни сказал, вы не измените вашего решения?
– Сегодня вечером я хочу быть на свободе.
– А если я стану защищаться, буду кричать, звать на помощь?
– Тогда, клянусь честью, я убью тебя.
В эту минуту пробили часы.
– Семь часов, – сказал Гримо, до тех пор не промолвивший ни слова.
– Семь часов, – сказал герцог. – Ты видишь, я запаздываю.
Для успокоения совести Ла Раме сделал легкое движение.
Герцог нахмурил брови, и надзиратель почувствовал, что острие кинжала, проткнув платье, готово пронзить ему грудь.
– Хорошо, ваше высочество, довольно! – воскликнул он. – Я не тронусь с места.
– Поспешим, – сказал герцог.
– Монсеньор, прошу вас о последней милости, – сказал Ла Раме.
– Какой? Говори скорее!
– Свяжите меня, монсеньор!
– Зачем?
– Чтобы меня не приняли за вашего сообщника.
– Руки! – сказал Гримо.
– Нет, не так, за спиной, за спиной.
– Но чем?
– Вашим поясом, ваше высочество.
