– Не горячись. – Отец смотрел на нее растерянно, он ее тоже не узнавал. – Не горячись, подумай, время еще есть!
– Я не передумаю!
И вдруг открылась вторая дверь кабинета, та, которая вела в отцовскую библиотеку. Оттуда быстрыми шагами вышел Глеб.
Лицо его было бледным от ярости, губы тряслись.
Людмила взглянула на него отстраненно, как на совершенно чужого, постороннего человека.
И снова отметила, что брат очень похож на отца, но в его лице отцовские черты выглядели как-то несерьезно, пародийно, даже карикатурно. Тяжелые веки придавали его взгляду вопросительное выражение, квадратный подбородок – не отцовскую монументальную значительность, а вульгарную грубость.
– Отец, что ты ее слушаешь! – выпалил он, сжимая кулаки. – Кто она такая, чтобы своевольничать? Сделает, как мы скажем! Положим ее в закрытую клинику…
– Значит, ты подслушиваешь под дверью? – проговорила Людмила звенящим голосом. – Очень мило! Вполне в твоем духе! Подслушивать, подглядывать, вынюхивать…
– Шлюха! – заорал Глеб. – Еще неизвестно, от кого ты прижила этого ребенка!
– Глеб, прекрати! – оборвал его отец. – Ты разговариваешь со своей сестрой!
Глеб осекся, провел рукой по лицу и проговорил совсем другим тоном:
– В самом деле… Мила, я погорячился. Но признайся, ты тоже не права…
Людмила молча встала, взглянула на брата с брезгливым удивлением и пошла к двери. У самой двери она оглянулась.
Глеб смотрел ей вслед с каким-то странным выражением. Он смотрел на нее так, как будто у нее не было и не могло быть своей воли, как будто ее слова и действия ровным счетом ничего не значили. Отец тоже глядел ей вслед, и впервые в его взгляде она не заметила обычной твердости.
Людмила вернулась к себе в ярости. Как они смеют предлагать ей избавиться от ребенка? Это переходит уже всякие границы!
Она не могла ни читать, ни слушать музыку, ни заниматься мелкими текущими делами. После тяжелого разговора с отцом, после ссоры с братом она никак не могла успокоиться.
Оставалось единственное занятие. Людмила села за туалетный стол.
Рука сама потянулась к ящику, где лежало теткино зеркало.
Она достала старинный предмет, внимательно вгляделась в свое отражение…
С тех пор как она вернулась из неудачной поездки, с тех пор как у нее появилось это зеркало, она стала часто разглядывать свое лицо. Раньше она не проводила столько времени перед зеркалом… что это – признак взросления? Но она не выискивала в своем лице первые признаки уходящей юности, не выискивала едва заметные морщинки, она смотрела на свое отражение, как будто это был другой человек, внимательный собеседник и советчик. И отражение в зеркале часто подсказывало ей выход из сложной ситуации.
– Что мне делать? – проговорила Людмила, вглядываясь в глубину зеркала. – Я не хочу потерять этого ребенка! Этот еще не родившийся малыш – все, что у меня есть!
И опять, как уже несколько раз до того, ей показалось, что губы отражения шевельнулись, и едва слышный голос прошелестел в серебряной глубине зеркала:
– Не бойся, я тебя не оставлю.
Рука с зеркалом вздрогнула от неожиданности, отражение задрожало, как дрожит поверхность воды от налетевшего ветра, раскололось на сотни крошечных осколков и снова сложилось, но теперь Людмила видела в зеркале не свое собственное лицо. Она видела полутемный коридор, бронзовое бра на стене…
С удивлением она узнала коридор в квартире брата.
А вот и сам брат, он стоит, что-то нашептывая Анне Ивановне.
Домработница смотрит на Глеба как кролик на удава, она внимательно слушает его, на ее лице страх.
Вот Глеб замолчал, Анна Ивановна что-то сказала в ответ. Людмила не слышит слов, но видит, что слова домработницы разозлили брата. Он снова заговорил, в его лице, в его голосе – угроза… Анна Ивановна втянула голову в плечи, ее губы дрожат от страха…
Наконец она послушно кивнула.
Глеб криво усмехнулся, протянул ей какой-то флакончик. Анна Ивановна спрятала его в карман передника…
Отражение в зеркале снова задрожало, раскололось на куски, опять сложилось.
Теперь она видела в зеркале кухню отцовской квартиры.
И снова – Анну Ивановну.
Домработница достала из холодильника несколько крупных апельсинов, положила их в соковыжималку, нажала кнопку. Свежевыжатый сок перелила в хрустальный кувшин. Затем воровато оглянулась на дверь, достала из кармана тот флакон, который ей дал Глеб, и вылила содержимое в кувшин с соком…
И снова отражение заколебалось, распалось и заново сложилось.
Теперь это было обычное отражение – Людмила увидела свое собственное лицо…
Она встряхнула головой, зажмурилась, снова открыла глаза.
В ее руке было самое обычное зеркало, в нем, как и положено, отражалась она сама.
Что же это было?
Что за странные сцены видела она только что в зеркале?
Может быть, у нее начались галлюцинации?
В дверь снова постучали.
На пороге стояла домработница.
– Людмила Михайловна, Михаил Николаевич приглашает вас на обед!
Прежде чем ответить, Людмила невольно взглянула на передник Анны Ивановны. Передник был тот самый, который она видела в зеркале, и в кармане у нее что-то лежало.
У них в семье было заведено иногда по выходным обедать вместе, в квартире отца. Когда был жив Антон, они с Людмилой заходили к отцу редко, Антон в сердцах говорил, что эта семейка ему и на работе осточертела. Людмила не спорила, ей тоже было некомфортно за общим столом, хотя отец повторял, что это сближает, сплачивает семью.
Никакой близости между ними никогда не было, это понимала даже Людмила, но тот же отец говорил, что семья сильна традициями, и Людмиле до сих пор не приходило в голову открыто протестовать. Антон же пользовался любым предлогом, чтобы увильнуть от совместной трапезы, как, впрочем, и Карина.
Сейчас, после тяжелого разговора с отцом и братом, Людмиле вовсе не хотелось сидеть с ними за одним столом, и она хотела было отказаться, но случайно бросила взгляд на свое отражение в зеркале…
Показалось ей или нет, но отражение едва заметно кивнуло и прошептало:
– Иди, не бойся! Я с тобой…
И верно, не стоит прятаться, нужно встретиться с ними лицом к лицу. Она все выдержит ради крошечной девочки!
– Хорошо, – проговорила Людмила против воли, – я сейчас приду.
Когда она вошла в столовую, отец и брат уже сидели за столом. Карины не было, и Людмила малодушно ей позавидовала. Родные о чем-то разговаривали и замолчали при ее появлении. Людмила молча заняла свое место, опустила глаза.
