Возле противоположной стены стояла массивная металлическая крестовина в форме буквы X, и к перекладинам этой крестовины за руки и за ноги была привязана обнаженная женщина. Все ее тело было покрыто ссадинами, кровоточащими рубцами и багровыми кровоподтеками, лицо опухло, один глаз заплыл, из разбитого рта стекала на подбородок струйка крови.
А перед ней, перед этой избитой, истерзанной женщиной стоял голый по пояс мужчина в кожаных штанах, с плеткой в руке. Он поднял плетку для нового удара.
Женщина увидела Людмилу своим здоровым глазом, ее разбитые губы шевельнулись, и она едва слышно проговорила:
– Спаси…
И это движение губ не прошло незамеченным: мужчина с плеткой обернулся, увидел вошедших…
И Людмила наконец разглядела его.
То есть она и до этой секунды умом понимала, кто это, но сознание не хотело примириться с очевидным.
Это был Глеб, брат.
Но это лицо было лицом незнакомого, чужого, страшного человека.
Да и человека ли вообще?
В лице Глеба не было ничего человеческого, это была звериная морда, яростный оскал хищного зверя, у которого пытаются отобрать его добычу, законную добычу, которую он уже начал терзать, вкус крови которой почувствовал. Руки Глеба по самые локти были перемазаны кровью, чужой кровью, и даже лицо его было в крови.
– Какого черта вы здесь делаете? – прорычал Глеб и шагнул навстречу отцу и сестре.
– Глеб, что здесь происходит?! – воскликнул Михаил Николаевич, изумленно оглядывая подвал.
– А ты как думаешь? – осклабился Глеб. – На что это, по-твоему, похоже? На урок музыки? На занятия фитнесом?
Михаил Николаевич замолчал, потрясенный. Его подбородок трясся, зрачки расширились, лицо побледнело. Людмила подумала, что отцу плохо, но эта мысль тут же отошла на периферию сознания, отступила перед более насущной: Глеб надвигался на них, в одной руке у него была плетка с длинными извивающимися концами, в другой – кинжал. Он больше ничего не говорил, только скалился и скрежетал зубами, его глаза остекленели и утратили всякое выражение.
Такие же глаза совсем недавно Людмила видела у его матери, когда та тянулась к ее горлу, пытаясь вцепиться в него. Тогда Людмилу спасли сотрудницы клиники, но сейчас ей не на кого было надеяться, не на кого рассчитывать. Кроме нее, в этом подвале был только старый, сломленный отец, привязанная к кресту полуживая женщина да сам Глеб – обезумевший от крови, разъяренный зверь…
Людмила огляделась в поисках оружия самообороны, хоть какого-то тяжелого предмета, которым можно было задержать Глеба.
Она увидела на низком столе блестящие металлические предметы – и с ужасом поняла, что это такое: скальпели, ланцеты и прочие хирургические инструменты, предназначенные наверняка не для того, чтобы лечить человеческое тело, а для того, чтобы терзать и мучить его.
Людмила шагнула к столу, чтобы схватить один из этих инструментов и воспользоваться им для самозащиты – но Глеб, точнее зверь с внешностью Глеба, взмахнул плеткой, отсекая ей путь к столу.
Людмила еще немного отступила. Глеб двинулся вперед, оттесняя ее к стене. Двигаясь зигзагами, он уже отрезал ей путь к двери. Еще несколько шагов – и отступать будет некуда…
Вдруг она осознала, что держит в руке сумку, а в сумке…
Она рванула замок, и в ее руке оказалось зеркало.
Зеркало Лукреции Борджиа…
Чем ей может помочь этот кусок стекла в старинной серебряной оправе? Самое большее, что она может – швырнуть его в лицо Глебу, чтобы выиграть у него лишнюю секунду.
Но Людмила выбрала другой вариант.
Она вытянула перед собой руку с зеркалом, повернув зеркало к Глебу, и проговорила:
– Посмотри на себя! Посмотри, в кого ты превратился! В тебе не осталось ничего человеческого!
Казалось, Глеб уже не воспринимает слова, не слышит их – но тем не менее он вдруг уставился в зеркало, словно невидимые нити связали его с собственным отражением.
И с Глебом стало происходить что-то странное.
Дикое, звериное выражение покинуло его лицо. Лицо это превратилось в безжизненную маску. Глеб безвольно уронил руки вдоль тела, плетка и кинжал с глухим стуком упали на пол, а потом и сам он опустился на холодный пол и застыл, как тряпичная кукла, глядя перед собой пустыми стеклянными глазами.
Людмила перевела дыхание.
Непосредственная опасность миновала, но теперь нужно было что-то делать, принимать решение.
Она оглянулась на отца.
Михаил Николаевич в ужасе смотрел на Глеба, лицо его было бледным и осунувшимся. Но он тут же взял себя в руки и проговорил:
– Глеба нужно увезти.
– Что? – переспросила Людмила. – Ты хочешь сказать, что все это сойдет ему с рук?
– Это болезнь, – ответил отец. – Я не хочу, чтобы это сошло ему с рук. Я хочу, чтобы наша семья не была смешана с грязью. Ты не представляешь, что начнется, если об этом станет известно! Я не могу дать моим недоброжелателям в руки такой козырь!
И тут Людмила поняла, что отец прав.
Она вовсе не хотела, чтобы ее дочь росла в семье с такой репутацией.
– Так что Глеба нужно увезти отсюда… и я знаю, куда.
– Я тоже знаю. – Людмила переглянулась с отцом – и они впервые поняли друг друга без слов.
– Сначала надо сделать еще кое-что… – Людмила подошла к крестовине, разрезала веревки и помогла женщине освободиться.
– Мы отвезем тебя в больницу, – проговорила она, поддерживая несчастную.
– Да на фига мне больница! – отозвалась женщина, дохнув на Людмилу перегаром, и принялась напяливать окровавленные тряпки. – Я дома денек отлежусь и буду как новенькая! Мне не привыкать, у меня еще не такие клиенты бывали! Вот денег бы мне… тогда бы я это напрочь забыла!
– Папа, у тебя есть деньги?
Отец тут же извлек из внутреннего кармана толстую пачку купюр.
Женщина схватила деньги, спрятала их за пазуху и умчалась, пока они не передумали, испуганно оглянувшись на пороге.
– Ты сможешь мне помочь? – спросила Людмила отца, подхватив Глеба за локоть.
– Конечно!
Впрочем, это оказалось легче, чем они думали: Глеб не сопротивлялся, он послушно шел, куда его вели, безвольно переставляя ноги.
Поднимаясь по лестнице из подвала, они услышали с улицы звук отъезжающей машины.
– Кондрат! – ответила Людмила на безмолвный вопрос отца.
Выйдя во двор, они нашли машину брата и уложили Глеба на заднее сиденье. Отец накрыл его шерстяным пледом, после этого они вернулись в дом.
Краснов все еще лежал на полу, но он уже постанывал и подавал признаки жизни. Людмила плеснула на него водой. Борис вздрогнул, отряхнулся и сел, со стоном держась за голову.
