— Серенький, я хочу тебе помочь. Конечно, толку с меня немного, ни посидеть с Дашуткой, ни помочь Лене делом я не могу, но вот деньгами…
— Нет! — тут же оборвал ее Серега. — Даже не начинай. Я же сказал: я сам.
— Подожди, миленький, — тетя Нюта болезненно поморщилась: шевелить рукой, в которой уже третьи сутки стояла канюля, было больно. — Ты знаешь, Володька у меня хорошо устроен, он активный, предприимчивый, у него свой бизнес, он много денег мне дает, каждый месяц присылает, уже несколько лет. Хорошо, что я их на книжку не стала класть, а то все сгорело бы. Я их по-другому пристроила, так, что они сохранились. Возьми их себе, Серенький, мне спокойнее будет, я же знаю, как тебе трудно.
— Нет, — твердо повторил он. — Даже не заговаривай об этом.
— Ты же врач, — тетка озорно усмехнулась, — да и я не пальцем сделана, тоже всю жизнь в медицине. Не можешь ты не знать, что мне уже немного осталось. И я хочу дожить свои дни в спокойствии и знать, что своему любимому племяннику я помогла, чем смогла. Не возьмешь деньги — возьми квартиру, деньги на жизнь ты и сам заработаешь, а вот на жилье — никогда. Так и собираешься до конца жизни ютиться в съемной комнатушке с женой и ребенком?
— Нет, — снова повторил он. — У тебя есть сын, он твой наследник, он должен получить все. Он, а не я. Я даже не хочу это обсуждать.
— Серенький, Володе эта квартира не нужна, он прекрасно устроен в своем Минске, у него столько денег, что он уже дом за городом строит, да и Белоруссия теперь именуется Беларусью и считается заграницей. Я спрашивала у него, ты не думай, что я за его спиной родного сына наследства лишаю. Он сказал, что квартира в Москве для него обернется сплошной головной болью, потому что она государственная, а прописаться в ней ему трудно, потому что он гражданин другой страны. Когда меня не станет, квартира просто отойдет городу. Володе достанутся деньги, а тебе — квартира. Будешь жить в человеческих условиях.
— Нет.
Он взял тетку за руку, погладил ее и повторил, уже мягче и тише:
— Нет, тетя Нюта, это невозможно. Я себя уважать перестану.
Она помолчала, потом медленно отняла руку и вытянула ее вдоль туловища. Серега напрягся: он знал эту манеру Анны Анисимовны перед тем, как сказать что-то очень важное, словно бы дистанцироваться от собеседника, окружить себя прозрачной стеной, не прикасаться к нему. В обычной обстановке это выражалось в том, что она отступала на один-два шага или отодвигала стул, как будто хотела взглянуть со стороны на человека, с которым разговаривала. Однако лежа на больничной койке, дистанцироваться можно было только одним способом — отнять руку. Что Нюта собирается сказать ему?
— Хорошо, — ровным спокойным голосом произнесла она, — я принимаю твою позицию. Я не хочу, чтобы мой любимый племянник перестал себя уважать. Но я нуждаюсь в его помощи и поэтому обращаюсь к нему с просьбой. Ты мне поможешь, Сережа?
Сережа. Не «Серенький», как было с самого детства. Значит, действительно что-то очень важное. У Сергея мелькнула в голове мысль, от которой он помертвел: уж не об эвтаназии ли собирается вести речь Нюта? Но все оказалось совсем не так.
— Я не хочу, чтобы после моего ухода в моей квартире поселились чужие люди. Ты же знаешь, мы, женщины рода Бирюковых, все немножко колдуньи, от нас что-то исходит, и это что-то остается в вещах, на стенах, на полу, витает в воздухе. Это — часть меня, часть моей души, и я не хочу, чтобы чужие, незнакомые мне люди дышали, думали, ссорились, ненавидели друг друга рядом с остатками моей личности. В этой квартире вырос Володька, в этой квартире я прожила тридцать лет своей жизни, ты приходил туда ко мне, ты рос рядом со мной, там каждый сантиметр пропитан тобой, там каждая мелочь — это воспоминания, и мои, и твои тоже. Я хочу, чтобы там жил ты. И никто другой. С Леной ли, с другой ли женой — мне безразлично, лишь бы ты был счастлив. Но жить там должен именно ты. Иначе не будет мне покоя на том свете. Вот такая у меня к тебе предсмертная просьба о помощи. Помоги мне обрести покой, Сережа.
К такой постановке вопроса он готов не был. Как тут откажешься? Тем паче житье в коммуналке его уже изрядно вымотало: сам Серега был неприхотлив и легко обходился без физического комфорта, но Лена и особенно теща Вера Никитична уже достали его бесконечными разговорами о невозможности «так жить» и о том, что «надо что-то делать». В их представлении, речь могла идти только о том, чтобы разменять квартиру родителей Сергея или, на худой конец, съехаться с ними, других вариантов не было. Нюта предложила Сергею немедленно прописаться в ее квартире, чтобы потом не иметь проблем, но Серега настоял на том, чтобы прописать к тетке Лену с ребенком. У него-то постоянная московская прописка с самого рождения, а вот Лена прописана временно в общаге своего института.
— Хорошо, — легко согласилась Анна Анисимовна, — как скажешь. Мне важно, чтобы ты жил у меня. А как это будет оформлено — меня не касается.
Нюта умерла через полтора месяца после этого разговора, к тому моменту в ее очень хорошей двухкомнатной квартире в центре Москвы уже были прописаны Лена и Дашенька. Из Минска примчался сын Володя с женой и детьми, взял в руки всю финансовую сторону похорон, поминок, девятин и сороковин. Организационной стороной занималась, разумеется, Юлия Анисимовна. После сорока дней, в течение которых Владимир Бирюков с семьей жил в квартире покойной матери, он собрался уезжать.
— Я возьму кое-что, — извиняющимся тоном сказал он Сергею, — на память о маме. Ну, там, фотографии, не все, конечно, штук двадцать, остальные тебе оставлю. И мамину ложечку, серебряную. Не возражаешь?
Сергей вообще не понимал, о чем речь. В этой квартире все до последней мелочи принадлежало сыну тети Нюты, и он имел полное право забрать все, начиная от карандаша с ластиком вплоть до дивана и холодильника, ни у кого не спрашивая разрешения.
— Вовка, ты в своем уме? Это всё твое.
— Владей, — усмехнулся в ответ Владимир, — у меня и так всё есть, а тебе нужно.
Он положил в чемодан толстый конверт с отобранными из многочисленных альбомов фотографиями и отдельно — маленькую серебряную ложечку с припаянным к ручке ангелочком с крылышками. Еще раз оглядел стены, в которых вырос, крепко зажмурился, потом протянул двоюродному брату два комплекта ключей — свои и Анны Анисимовны.
— Держи, Серый. Мать права была, мне эта квартира ни к чему, а тебе она необходима.
В тот же вечер он улетел домой. А утром следующего дня Лена, глядя на собирающегося Сергея, заявила:
— Сережа, давай сегодня устроим разборку завалов у Анны Анисимовны. Нам ведь переезжать нужно. Дай мне ключи, я поеду пораньше и начну все разбирать, а ты подъедешь, когда освободишься. Дашку я с мамой оставлю, молоко сцежу, мама покормит.
Сергей с трудом оторвался от собственных размышлений и с недоумением посмотрел на жену. Сегодня их группе предстояло провести первое самостоятельное вскрытие в секционной патологоанатомического отделения больницы, где они проходили обучение. В группе пять человек — Ольга, еще три девушки и Саблин. Работа патологоанатома требует терпения, усидчивости, кропотливости и умения не сходить с ума от монотонности, поэтому мужчин в этой профессии всегда заведомо меньше, нежели женщин. Один человек будет проводить вскрытие, остальные четверо будут смотреть и отвечать на каверзные вопросы: что сделано правильно, что неправильно? В каком порядке нужно действовать? Профессор, руководящий вскрытием, спросит у интернов: «Кто желает?» И понятно, что «пожелать» должен будет интерн Саблин: во-первых, он единственный мужчина в группе и должен принять удар на себя; во-вторых, он, в отличие от девушек, присутствовал при вскрытиях множество раз; и, в-третьих, ему самому ужасно хотелось сделать, наконец, самостоятельно то, что через некоторое время будет составлять суть его повседневной работы. Он встал на час раньше, еще раз пролистал конспекты, сделанные на занятиях, заглянул в учебник: Серега Саблин не имеет права опростоволоситься и наделать ошибок. Он всегда был лучшим и должен им остаться.
