Холодная ярость зародилась где-то в груди и поднималась все выше и выше, затапливая мозг и грозя вырваться наружу резкими и грубыми словами. Рабочий день закончился в три часа, но Саблин просидел за своим столом в ординаторской почти до семи вечера, снова и снова листая труды Альтхоффа, Цинзерлинга и других специалистов. Нет, он все-таки прав. Никаких сомнений.
Дома отмолчаться не удалось: за столом вместе с Леной, Дашенькой и Верой Никитичной сидела Юлия Анисимовна, накануне вернувшаяся из поездки в Австрию.
— Смотри, Сережа, какие чудесные вещички твоя мама привезла для Дашки! — Лена радостно кинулась навстречу мужу. — А качество какое! Мне говорили, что вещи этой фирмы можно носить годами, стирать — надевать, стирать — надевать, и ничего им не делается!
— Зачем годами-то, — буркнул все еще не остывший Сергей. — Дашка растет, через полгода это все ей мало будет.
— Но можно же отдать кому-нибудь, подарить или продать, вещи-то хорошие…
Радужного настроения Лены ничто не могло испортить, и через некоторое время Сергей отмяк, оттаял и начал улыбаться. Хорошо, что мама сегодня здесь, можно с ней поговорить, уж она-то превосходно разбирается в ситуации с иммунизацией малышей. Все-таки завкафедрой педиатрии крупного медицинского института — не кот начхал!
Он дождался момента, когда Вера Никитична увела Дашеньку, чтобы уложить ее спать, а Лена вышла на кухню с горой грязной посуды, и рассказал матери о Ксюше Усовой и своем диагнозе. Он успел дойти только до разговора с Пурвитисом, когда Лена вернулась в комнату. Услышав, что муж рассказывает свекрови что-то «по медицине», решила было включить телевизор, чтобы не скучать, но почему-то передумала, снова уселась за стол и стала слушать. Сергей, не прерывая повествования, мысленно отметил, что Ленка, похоже, сегодня в прекрасном настроении и собирается изображать перед Юлией Анисимовной примерную жену, уважающую любимого мужа и его строгую маму. И если настроение у Лены не испортится до того момента, как они лягут спать, то…
— Короче, в течение завтрашнего дня мне предложено принять окончательное решение, потому что в пятницу утром акт должен уйти из Бюро.
Он хотел добавить еще что-то о трусливости и безнравственности своего руководства, когда жена неожиданно вмешалась в разговор, для ее ушей вообще-то совсем не предназначенный. Но Елену Саблину тонкости дипломатического этикета никогда особенно не волновали. Она о них просто не знала.
— Чего тут решать, Сережа! Конечно, нужно сделать так, как они говорят. Тут и рассуждать не о чем. Тебя же с работы выгонят, если ты сделаешь по-своему. И что ты будешь делать? Куда пойдешь?
Сергей в изумлении обернулся к жене. Мало того, что она слушала, так она, оказывается, имеет собственную позицию!
— Ты не понимаешь…
Он собрался было спокойно объяснить Лене про вакцину, про недобросовестных производителей, про ни в чем не повинных детишек и их родителей, но она даже рта раскрыть ему не дала.
— Сережа, это ты не понимаешь! Если будет скандал, тебя выгонят из Бюро, а больше никуда уже не возьмут! Никому не нужно иметь рядом с собой источник опасности. Чем ты будешь зарабатывать? На что собираешься содержать семью? Ты же ничего не умеешь, кроме как трупы резать и «стекла» смотреть.
— Ничего, трупорезы всегда и везде нужны. И те, кто умеет и любит смотреть «стекла», тоже нужны. Без работы я не останусь, — холодно отпарировал он.
— Да что это за работа, честное слово! Гроши получаешь, зато днюешь и ночуешь в своем Бюро. Домой приходишь поздно, уставший, злой, со мной не разговариваешь, ребенком не занимаешься, только ешь и спишь да носки с майками и трусами в корзину складываешь, чтобы я постирала. Ты живешь как будто в гостинице, только молчишь и требуешь ухода. А денег в дом не приносишь. Зато приносишь вещи со своих мертвецов, ребенка пугаешь, меня с мамой до слез доводишь. Что ты хочешь доказать своим героизмом? Что ты самый умный? А то, что ты самый хороший муж и отец, ты доказать не хочешь? Тебе ведь это неинтересно, да? Для тебя семья ничего не значит, нас с Дашкой как будто и вовсе нет в твоей жизни, ты на нас внимания не обращаешь, все твои мысли и все разговоры — только о работе, о трупах, о покойниках о том, кого и чем убили или зарезали. А у тебя, между прочим, ребенок пяти с половиной лет. Ты вот за все время хоть раз сказку ей рассказал? Книжку почитал? У нас нет денег на преподавателя, так ты бы хоть английским языком с ней занимался, раз не можешь заработать, как все приличные люди! Все кругом ездят отдыхать за границу, у всех дети учатся в частных гимназиях, а потом в Европе, а у нас? Где Дашка учиться будет, ты подумал? Ей в октябре уже шесть лет исполнится, но ты, по-моему, этого не помнишь. Я все жду, когда ты одумаешься, наконец, и перейдешь на другую работу, чтобы нас хоть как-то обеспечивать. А ты, судя по всему, и не думаешь ничего менять в своей жизни, так и будешь до самой пенсии в трупах ковыряться, а мы с ребенком будем существовать на копейки и ходить в обносках. Вот маме твоей спасибо, она хотя бы для Дашки вещи и продукты приносит, а то мы вообще не знаю как выживали бы! И если ты сейчас попрешь против начальства, то ты и этой работы лишишься, тебя уволят с «волчьим билетом», тебя больше никуда не возьмут, и что мы все будем делать? Ты мне говорил, что с твоей специальностью частной практикой заниматься нельзя.
— Нельзя, — подтвердил Сергей ледяным тоном. — Частной практикой занимаются врачи-клиницисты, а я по специальности патологоанатом. И что ты хочешь мне предложить? Чтобы я наплевал на сотни тысяч маленьких детей, которым не повезло родиться на территории нашей страны? Чтобы я наплевал на собственную профессиональную добросовестность и честность и прогнулся под начальство?
— А что плохого в том, что ты прогнешься? — В голосе Лены звучало искреннее недоумение. — Все прогибаются — и ничего. Все так живут. Правильно твой начальник сказал: ты собираешься пойти против системы, и система тебя уничтожит.
— Пусть уничтожит, — набычившись, ответил он.
Ему было мучительно стыдно перед матерью за этот разговор, за то, что она видит, какая недалекая и неглубокая личность — его жена, на которой он женился вопреки желанию родителей, за то, что он не в состоянии достойно содержать собственную семью, ответственность за которую столь неосмотрительно взвалил на себя шесть лет назад. Одним словом, ему было непереносимо стыдно за то, что мама теперь воочию убедилась в том, насколько была права, отговаривая сына от скоропалительной женитьбы. Лена его не понимает и ни в чем не поддерживает. И что самое обидное — понимать не хочет, а поддерживать не считает нужным. Медик должен вступать в брак только с медиком. Теперь он в полной мере осознал смысл слов Юлии Анисимовны. Но он не признается в своей ошибке матери! Ни за что! И вообще, никакой ошибки он не совершал, он совершенно правильно поступил, женившись на девушке, которая ждала от него ребенка. Никак иначе он поступить не мог и не должен был, потому что есть такая эфемерная, но очень сильная вещь, как самоуважение…
— Пусть уничтожит? — негодовала тем временем Лена. — Ну конечно, ты готов потерять работу, и эту, и любую другую, ты готов превратиться в люмпена, валяться целыми днями на диване и плакаться по поводу того, что тебя, такого честного и принципиального, поперли с должности. А жить мы на что будем? На доходы от твоей честности? На дивиденды от принципиальности? Тебе на себя наплевать, но ты хотя бы о семье своей подумай!
