– Нет, сударь, лучше того: пробивает стены. Недавно, поужинав у одного из своих фермеров – вы знаете, какой он пользуется любовью народа, – монсеньор вздумал пошутить и ударил кулаком в стену. Стена упала, кровля тоже; убило трех крестьян и одну старуху.
– Боже мой! А сам он остался цел?
– Ему слегка поцарапало голову! Мы промыли ранку водой, которую присылают нам монахини… Но кулаку ничего не сделалось.
– К черту олимпийские наслаждения. Они обходятся слишком дорого, раз потом остаются вдовы и сироты…
– Ничего, сударь, мы им назначаем пенсии: на это определена десятая доля доходов монсеньора.
– Перейдем к пятнице!
– В пятницу наслаждения благородные и воинские. Мы охотимся, фехтуем, учим соколов, объезжаем лошадей. Наконец, суббота посвящается умственным наслаждениям: мы обогащаем свой ум познаниями, смотрим картины и статуи монсеньора, иногда даже пишем и чертим планы, а иногда палим из пушек монсеньора.
– Чертите планы! Палите из пушек!
– Да, сударь.
– Друг мой, – сказал д’Артаньян, – барон дю Валлон обладает самым тонким и благородным умом; но есть род наслаждений, который вы забыли, мне кажется…
– Какие, сударь? – спросил Мушкетон с тревогой.
– Материальные.
Мушкетон покраснел.
– Что вы под этим подразумеваете? – спросил он, опуская глаза в землю.
– Стол, вино, веселую беседу за бутылкой.
– Ах, сударь, эти вещи не идут в счет: ими мы наслаждаемся ежедневно.
– Любезный Мушкетон, – продолжал д’Артаньян, – извини меня, но я так увлекся твоим очаровательным рассказом, что забыл о самом главном, о том, что господин д’Эрбле написал барону.
– Правда, сударь, наслаждения отвлекли нас от главного предмета разговора. Извольте выслушать. В среду пришло письмо; я узнал почерк и сразу подал письмо господину барону.
– И что же?
– Монсеньор прочел и закричал: «Лошадей! Оружие! Скорей!»
– Ах боже мой! – воскликнул д’Артаньян. – Наверное, опять дуэль!
– Нет, сударь, в письме было только сказано: «Любезный Портос, сейчас же в дорогу, если хотите приехать раньше экинокса. Жду вас».
– Черт возьми, – прошептал д’Артаньян в раздумье. – Должно быть, дело очень спешное!
– Да, должно быть. Монсеньор, – продолжал Мушкетон, – уехал со своим секретарем в тот же день, чтобы поспеть вовремя.
– И поспел?
– Надеюсь. Монсеньор вовсе не трус, как вы сами изволите знать, а меж тем он беспрестанно повторял: «Черт возьми, кто такой этот экинокс?
[3]
Все равно будет чудо, если этот молодчик поспеет раньше меня».
– И ты думаешь, что Портос приехал раньше? – спросил д’Артаньян.
– Я в этом уверен. У этого экинокса, как бы он ни был богат, верно, нет таких лошадей, как у монсеньора.
Д’Артаньян сдержал желание расхохотаться только потому, что краткость письма Арамиса заставила его призадуматься. Он прошел за Мушкетоном или, лучше сказать, за ящиком Мушкетона до самого замка; затем сел за стол, за которым его угощали по-королевски. Но он ничего больше не мог узнать от Мушкетона: верный слуга только рыдал – и все.
Проведя ночь в мягкой постели, д’Артаньян начал размышлять над смыслом письма Арамиса. Какое отношение могло иметь равноденствие к делам Портоса? Ничего не понимая, он решил, что тут, вероятно, дело идет о какой-нибудь новой любовной интрижке епископа, для которой нужно, чтобы дни были равны ночам.
Д’Артаньян выехал из замка Пьерфон так же, как выехал из Мелюна и из замка графа де Ла Фер. Он казался несколько задумчивым, а это означало, что он в очень дурном расположении духа. Опустив голову, с неподвижным взглядом, в том неопределенном раздумье, из которого иной раз рождается высокое красноречие, он говорил себе:
– Ни друзей, ни будущности, ничего!.. Силы мои иссякли, как и связи прежней дружбы!.. Приближается старость, холодная, неумолимая. Черным крепом обволакивает она все, чем сверкала и благоухала моя юность; взваливает эту сладостную ношу себе на плечи и уносит в бездонную пропасть смерти…
Сердце гасконца дрогнуло, как тверд и мужествен он ни был в борьбе с житейскими невзгодами; в продолжение нескольких минут облака казались ему черными, а земля липкой и скользкой, как на кладбище.
– Куда я еду?.. – спрашивал он сам себя. – Что буду делать? Один… совсем один… без семьи… без друзей… Эх! – вскричал он вдруг и пришпорил свою лошадь, которая, не найдя ничего печального в крупном отборном овсе Пьерфонского замка, воспользовалась знаком всадника, чтобы выказать свою веселость, промчавшись галопом добрых две мили. – В Париж!
На другой день он был в Париже.
Все путешествие заняло у него десять дней.
XIX. Что д’Артаньян собирался делать в Париже
Лейтенант остановился на Ломбардской улице, перед лавкой под вывеской «Золотой пестик».
Человек добродушной наружности, в белом переднике, пухлою рукою гладивший свои седоватые усы, вскрикнул от радости при виде пегой лошади.
– Это вы, господин лейтенант, вы? – воскликнул он.
– Здравствуй, Планше, – отвечал д’Артаньян, нагибаясь, чтобы войти в лавку.
– Скорей, – вскричал Планше, – возьмите коня господина д’Артаньяна. Приготовьте ему комнату и ужин!
– Благодарю тебя, Планше. Здравствуйте, друзья мои, – сказал д’Артаньян суетившимся приказчикам.
– Позвольте мне отправить кофе, патоку и изюм? – спросил Планше. – Это заказ для кухни господина суперинтенданта.
– Отправляй, отправляй!
– В одну минуту все будет кончено, а там – ужинать.
– Устрой-ка, чтобы мы ужинали одни, – попросил д’Артаньян. – Мне надо поговорить с тобою.
Планше многозначительно поглядел на своего прежнего господина.
– О, не бойся, – прибавил мушкетер. – Никаких неприятностей.
– Тем лучше! Тем лучше!
И Планше вздохнул свободнее, а д’Артаньян без церемоний сел в лавке на мешок с пробками и стал рассматривать все вокруг.
Лавка была богатая; в ней стоял запах имбиря, корицы и толченого перца, заставивший д’Артаньяна расчихаться.
Приказчики, обрадованные обществом такого знаменитого вояки, мушкетера и приближенного самого короля, принялись за работу с лихорадочным воодушевлением и обращались с покупателями с презрительной поспешностью, которая кое-кем была даже замечена.
Планше принимал деньги, подводил счета и в то же время осыпал любезностями своего бывшего господина. С покупателями Планше обращался несколько фамильярно, говорил отрывисто, как богатый купец, который всем продает, но никого не зазывает. Д’Артаньян отметил это с удовольствием, которое мы объясним потом подробнее. Мало-помалу наступила ночь. Наконец Планше ввел его в комнату в нижнем этаже, где посреди тюков и ящиков стоял накрытый стол, ждавший двух собеседников.
