Д’Артаньян взглянул на короля с изумлением.
– Посол мой – некий граф де Ла Фер… тот самый, которого вы называете Атосом, – прибавил король, оканчивая разговор, как и начал, взрывом веселого смеха. – Прощайте, шевалье, прощайте! Любите меня, как я вас люблю!
Спросив знаком у Парри, не ждет ли его кто-нибудь в соседнем кабинете, король прошел туда, оставив д’Артаньяна в величайшем изумлении от такой странной аудиенции.
Старик дружески взял его под руку и повел в сад.
XXXV. На канале
Вдоль наполненного мутной зеленоватой водой канала с мраморными берегами, изъеденными временем и поросшими густой травой, величественно скользила длинная лодка под балдахином, украшенная флагами с английским гербом и устланная коврами, бахрома которых свисала до самой воды. Восемь гребцов, плавно налегая на весла, медленно подвигали ее вперед; она плыла так же грациозно, как лебеди, которые, заслышав шум, издали смотрели на это великолепие, невиданное в их старом приюте. В лодке сидели четыре музыканта, игравших на лютне и на гитаре, два певца и несколько придворных в одеждах, расшитых золотом и драгоценными камнями. Придворные приятно улыбались, чтобы угодить прелестной леди Стюарт, внучке Генриха IV, дочери Карла I, сестре Карла II, которая сидела в этой лодке на почетном месте под балдахином.
Мы уже знаем юную принцессу: мы видели ее в Лувре с матерью, когда у них не было ни дров, ни хлеба, когда ее кормили коадъютор и парламент. Она, так же как и братья, провела юность в лишениях; потом она внезапно очнулась от этого долгого страшного сна на ступенях трона среди придворных и льстецов.
Так же как и Мария Стюарт после выхода из тюрьмы, она наслаждалась жизнью, свободой, властью и богатством. Генриетта, сформировавшись, стала замечательной красавицей. Красота ее расцвела еще пышнее, когда Стюарты опять вступили на престол.
Несчастье отняло у нее блеск гордости, но благоденствие вернуло его снова. Она вся сияла в своей радости и преуспеянии, подобно тем оранжерейным цветам, что, случайно оставленные на одну ночь первым осенним заморозкам, повесили головки, но назавтра, согретые воздухом, в котором родились, раскрываются с еще невиданной пышностью.
Лорд Виллье Бекингэм (сын того самого лорда Бекингэма, который играет столь значительную роль в первых частях нашего повествования), красивый молодой человек, томный с женщинами, веселый с мужчинами, и Вильмот Рочестер, весельчак и с мужчинами, и с женщинами, стояли в лодке перед Генриеттой, наперерыв стараясь вызвать у нее улыбку.
Прелестная молодая принцесса, прислонясь к бархатной, вышитой золотом подушке и опустив руку в воду, лениво слушала музыкантов, не слыша их, и прислушивалась к болтовне обоих придворных, делая вид, что вовсе не слушает их.
Леди Генриетта, соединившая в себе очарование французских и английских красавиц, никогда еще не любила и была очень жестока, когда принималась кокетничать. Улыбка – это наивное свидетельство благосклонности у девушек – не освещала ее лица, и когда она поднимала глаза, то смотрела так пристально на того или другого кавалера, что они, при всей своей дерзости и привычке угождать дамам, невольно смущались.
Между тем лодка все подвигалась вперед. Музыканты выбились из сил, да и придворные устали не меньше их. Прогулка, казалась, вероятно, слишком однообразною принцессе, потому что она вдруг, нетерпеливо приподняв голову, произнесла:
– Ну довольно! Пора домой!
– Ах, – сказал Бекингэм, – как мы несчастны: нам не удалось развеселить ваше высочество.
– Матушка ждет меня, – отвечала Генриетта, – и, откровенно признаться, мне скучно.
Произнеся эти жестокие слова, принцесса попыталась успокоить взглядом обоих молодых людей, которые казались задетыми за живое подобной откровенностью. Взгляд ее произвел ожидаемое действие, и оба лица просветлели; но сразу же, видимо, решив, что сделала слишком много для простых смертных, царственная кокетка передернула плечиками и повернулась спиной к своим красноречивым собеседникам, словно бы погруженная в мысли и мечтания, в которых им, конечно же, не могло быть никакого места.
Бекингэм яростно закусил губу, потому что он в самом деле был влюблен в леди Генриетту и, как влюбленный, принимал всерьез каждое ее слово. Рочестер тоже прикусил губу; но так как ум всегда господствовал у него над чувством, он сделал это только затем, чтобы удержаться от злобного смеха.
Принцесса смотрела на берег, на траву, на цветы, отвернувшись от придворных. Вдруг она увидела издали д’Артаньяна и Парри.
– Кто там идет? – спросила она.
Оба кавалера повернулись с быстротой молнии.
– Это Парри, – отвечал Бекингэм, – всего только Парри.
– Извините, – возразил Рочестер, – но мне кажется, с ним кто-то еще.
– Да, это во-первых, – томно проговорила принцесса, – а во-вторых, что значат эти слова «всего только Парри», скажите, милорд?
– Они значат, – отвечал обиженный Бекингэм, – что верный Парри, блуждающий Парри, вечный Парри – не очень важная птица.
– Вы ошибаетесь, герцог. Парри, блуждающий Парри, как вы его назвали, вечно блуждал, служа нашему семейству, и мне всегда очень приятно видеть этого старика.
Леди Генриетта следовала привычке всех хорошеньких и кокетливых женщин: от капризов переходила к досаде. Влюбленный уже покорился ее капризу; теперь придворный должен был сносить ее досаду. Бекингэм поклонился и ничего не ответил.
– Правда, ваше высочество, – сказал Рочестер, тоже кланяясь, – правда, что Парри – образец верного слуги. Но он уже немолод, а мы смеемся, только когда видим веселых людей. Разве старик может быть веселым?
– Довольно, милорд, – сказала Генриетта сухо. – Этот разговор мне неприятен.
Потом, словно говоря сама с собой, прибавила:
– Странно и непонятно, до чего друзья моего брата мало уважают его слуг!
– Ах, ваше высочество, – вскричал Бекингэм, – вы пронзили мое сердце кинжалом, выкованным вашими руками.
– Что значит эта фраза, составленная по образцу французских мадригалов? Я не понимаю ее.
– Она значит, ваше высочество, что вы сами, вы, добрая, снисходительная, милостивая, вы иногда смеялись – извините, я хотел сказать, улыбались, – слушая несвязную болтовню доброго Парри, за которого теперь вступаетесь так горячо.
– Милорд! Если я до такой степени забывалась, то вы напрасно напоминаете мне об этом, – отвечала леди Генриетта с досадой. – Добрый Парри, кажется, хочет говорить со мной. Рочестер, прошу вас, прикажите пристать к берегу.
Рочестер тотчас передал приказание принцессы; минуту спустя лодка остановилась.
– Сойдем на берег, – сказала Генриетта, ища руки Рочестера, хотя Бекингэм стоял ближе к ней и предлагал ей свою.
Рочестер, не скрывая своей гордости, которая поразила бедного Бекингэма прямо в сердце, провел принцессу по мостику, который гребцы перекинули с лодки на берег.
