Таскон с сожалением пожал плечами:
— Не уверен, что вы правы, голубчик Сергей Михайлович, но вам виднее. Увы, должен констатировать, что разносторонне одаренные люди довольно часто приходят в судебную медицину, но, как правило, не встречают понимания со стороны окружающих и далеко не всегда делают карьеру, достойную их способностей. Мы с вами оба прекрасно знаем, что в вашей профессии нередко попадаются врачи, которым судебная медицина не нужна и не интересна, они не чувствуют к ней вкуса, она им не близка, но они вынуждены работать, чтобы в конце концов получить пенсию, а ни в каком другом месте они свою пенсию не выработают: из клинической работы их уже выгнали за некомпетентность или халатность, а в научную не взяли и не возьмут. Именно эти люди и делают, как ни странно, хорошую карьеру, они на виду, и по ним судят обо всей вашей профессии судебного медика. Отсюда и пренебрежительное отношение к судебной медицине в целом. А те, кто истинно талантлив и неординарен остаются в тени.
— И вы много знаете талантливых неординарных людей в нашей судебной медицине? — скептически осведомился Саблин. — Что-то я таких не встречал. Вот только если вас.
— Ну как же! — замахал коротенькими ручками Таскон. — А Постников? А Мин? Неужели вы про них не слыхали?
— Не слыхал, — признался Сергей. — Расскажете?
— С удовольствием! — на лице Льва Станиславовича заиграла лукавая радостная улыбка: он оказался в своей стихии. — Итак, мой друг, пренебрежительное отношение к судебной медицине уходит корнями в далекое прошлое. Так было еще в семнадцатом веке, так и по сей день осталось. Вот вы о Постникове никогда не слышали, а ведь это был выдающийся специалист, широко образованный врач, в конце семнадцатого века изучал медицину в Падуе, знал греческий, латынь, итальянский и французский языки. Блестяще сдал все экзамены и был признан доктором медицины и философии. Он мечтал заниматься медициной, однако иноземные доктора из Немецкой слободы, выражаясь современным языком, перекрыли ему кислород, а широкая образованность Постникова и знание им иностранных языков привели к тому, что этого специалиста в области медицины стали использовать не по назначению. Петр Первый приписал его к Великому посольству. Так вот, Петр отправил Постникова в Вену вместе с думным дьяком Возницыным вести переговоры с турками. Переговоры в назначенный срок не состоялись, что-то там у турецкой стороны не заладилось, и Постников решил, пока суть да дело, рвануть в Неаполь, чтобы там усовершенствовать свои врачебные навыки. В Неаполе, видите ли, была возможность поработать с подопытными животными. Но Возницын был старшим по положению, он испугался, видать, остаться без переводчика и направил Постникову грозное письмо: «…и без тебя быть нельзя, и дела делать будет некем… Поехал ты в Неаполь для безделья, как в твоем письме написано, — «живых собак мертвить, а мертвых живить», — и сие дело не гораздо нам нужно». Вот как! Не гораздо нужно. А усовершенствование в трупоразъятии — это, изволите ли видеть, безделье.
— С ума сойти, — выдохнул Саблин. — Потрясающая история! А я-то все голову ломаю, откуда у людей в головах такие дикие представления о судебных медиках! Оказывается, это у нас исторически сложившаяся практика! Вы еще какого-то Мина упоминали…
— О-о-о! Дмитрий Егорович Мин — профессор медицины, внесший огромный вклад в развитие судебной медицины в середине девятнадцатого века. Так вот, он был, помимо всего прочего, прекрасным знатоком древних и новых языков, с большим увлечением занимался литературными переводами. Шекспир, Байрон, Данте, Шиллер! И многие другие авторы. Он обладал блестящими литературными способностями и много писал для московских газет и журналов. И между прочим, Дмитрий Егорович стал автором полного и лучшего в девятнадцатом веке перевода «Божественной комедии» Данте. Видите, какой блестящий ум, какая степень разносторонней одаренности, а вы, специалист в области судебной медицины и человек образованный, о нем даже не слышали.
Сергей, несмотря на позднее время, с наслаждением слушал рассказы Таскона, который от Постникова и Мина перешел к таким корифеям судебно-медицинской науки и практики, как Мухин, Нейдлинг, Армфельд, Венсович…
— И не думайте, голубчик мой, что широко образованные специалисты шли в судебную медицину только в прежние века. Вы монографиями Кустановича пользуетесь?
— Ну а как же, — улыбнулся Сергей. — Это мои настольные книги, несмотря на то, что изданы в 50-е годы. По-моему, до сих пор никто лучше и полнее вопросы баллистики и трасологии не освещал.
— Именно! Вы совершенно правы! Так вот знайте, мой дорогой, что Семен Давидович Кустанович широко известен во всем мире своими фундаментальными исследованиями в области орнитологии, его уважали самые видные орнитологи нашей планеты, а на его лекции в МГУ собирались студенты всех курсов биофака.
Дурное состояние духа постепенно рассеивалось, голос Льва Станиславовича звучал умиротворяюще, и положение дел в Бюро уже не казалось таким безнадежно-неисправимым.
— Так что вы все-таки решили делать с нашим Виталиком? — спросил Таскон, когда они прощались на крыльце здания Бюро. — Увольнять будете?
— Я дал ему месяц, — ответил Сергей. — Все равно мне сейчас недосуг заниматься проверкой всех его экспертиз. А для того чтобы сделать выводы о его профпригодности, я должен своими глазами все прочитать и все увидеть. Через месяц, надеюсь, я немного освобожусь и займусь Филимоновым, если он не одумается.
В морге Бюро было три холодильных камеры для хранения тел. В камере поменьше находились трупы, ожидающие вскрытия. В большой камере уже вскрытые тела, ожидающие, когда их заберут для захоронения. Сергей, периодически работая с трупами, имел дело только с малой камерой, откуда тела доставлялись в секционную. К большой же камере он отношения не имел, а о том, что существует и третья — тоже большая — камера, не знал вообще, несмотря на то, что неоднократно видел дверь с навесным замком. Его до такой степени не интересовало ничто, напрямую не связанное с его работой, что он ухитрялся не замечать даже того, что не заметить было невозможно.
Теперь же с его работой было связано абсолютно все в Бюро судебно-медицинской экспертизы, и в один из первых же дней после вступления в должность он в сопровождении старшего санитара дяди Федора отправился с инспекцией по своим владениям. Вот тут-то и попалась на его пути загадочная третья холодильная камера с огромным навесным замком на двери.
— Что у нас здесь? — спросил он дядю Федора.
Тот с недоверием глянул на нового шефа.
— Как — что? А вы не знаете, что ли? Трупы здесь.
Сергей решил, что ослышался.
— Какие трупы? В малой камере невскрытые, в большой — вскрытые. Какие еще могут быть трупы у нас? Ну-ка открывай! — скомандовал он.
Дядя Федор достал ключи и открыл замок. Сергею показалось, что он попал на съемки фильма ужасов. Если в первых двух камерах тела хранились на двухъярусных стеллажах, то здесь никаких стеллажей не было. Трупы лежали друг на друге прямо на полу, завернутые в покрывала, старые одеяла и еще Бог весть в какое тряпье. Укрепленные на стене рефрижераторы работали исправно, поэтому трупной вони практически не было, ощущался только обычный прогорклый запах тления. Сергей прикинул количество трупов на глазок: получилось несколько десятков.
