– Ничего. Через пару дней возвращаюсь. Бунт подавлен. Сестра успокаивается, и мы сосуществуем дальше.
– А почему вы плакали?
– Вы заметили? – улыбается она. – Мужчине не понять, просто накатило «дамское» настроение, с нами это бывает… А вам никогда не хочется заплакать?
Я снисходительно хмыкаю – разумеется, нет. Мужчины не плачут. Надеюсь, я соврал убедительно. Заплакать мне хотелось, да еще как, после нашего со Стасом последнего разговора… но я в этом никогда не признаюсь даже себе!
– Вы тоже художница?
– Я? Нет! – уголки рта приподнимаются. – Нет.
Я молчу, ожидая продолжения.
– Вы приготовили прекрасный ужин, – говорит Анна, берет рукой ломтик жареной картошки и начинает откусывать от него крошечные кусочки. – Жарить картошку – забытое искусство. Одна моя знакомая, инженер, пошла работать в банк поваром – готовит еду для персонала. Их там десять человек. Получает триста долларов и вполне счастлива. Взяла и полностью поменяла свою жизнь. И сестра моя тоже. Я так не могу.
Я красноречиво молчу, и в молчании моем ожидание.
– Я – актриса, танцовщица. У меня был номер «Кукла», – говорит она, смирившись. – Я работала в театре-варьете. Теперь не работаю, театр закрылся. Помогаю сестре, занимаюсь всякой ерундой – перепиской, счетами, приглашениями…
Кукла! Конечно! Странное предчувствие, от которого запершило в горле, кольнуло меня. Предчувствие перемен, смут и потрясений. Хотя, казалось, куда уж больше… Механический человек на пружинах, с медленными скупыми движениями и застывшим выражением на лице. Статика, поразившая меня в самом начале нашего знакомства. Человек-обман. Человек снаружи, железо внутри.
Человек из плоти и крови всегда боялся механических братьев, в ужасе разбивал их, а конструктора сжигал на костре как пособника дьявола. Очарование-обман-опасность! Конечно, разве она могла быть кем-нибудь, кроме куклы? Учительницей, портнихой, продавщицей? Нет, нет и нет! Я был очарован. Она не обманула моих ожиданий. Механический человек-кукла Анна! Механическая женщина-кукла Анна.
– Хотите посмотреть?
Хотел ли я? Я только кивнул, полный нетерпения.
– Вот моя музыка, – она достала из сумочки компакт-диск и протянула мне.
…Она стояла, застыв, в глубине комнаты – левая округленная рука над головой, пальчики растопырены, правая вытянута вперед, голова склонена к плечу. Пустой взгляд устремлен в пространство, лицо неподвижно, как маска, уголки рта приподняты в бессмысленной улыбке. Прошла минута, другая. Она все стояла. Вдруг правая ее рука дрогнула, качнулась, и я почувствовал ледяную струйку вдоль хребта. Передо мной была кукла, а не живая женщина. Звучала неровная музыка – сентиментальный медленный вальс со сбитым ритмом, издаваемый стертым механизмом старинной шарманки. Чуть дернулся подбородок куклы, голова медленно, в три приема, повернулась к зрителю, преодолевая сопротивление колесиков, не желающих сцепляться зубцами. Правая рука толчками поднялась кверху, левая опустилась, голова склонилась неестественно низко, и я увидел белый ровный пробор в ее волосах. Тут музыка сбилась с ритма, барабан застрял, иголка заскребла по борозде. Несчастный механизм задергался, пытаясь освободиться. Туловище куклы накренилось вперед, и я невольно привстал со своего места, собираясь броситься на помощь. Кукла застыла в позе, не свойственной человеку, – локти разведены в стороны, голова свесилась на грудь, шея свернута вбок. Мне виден был ее рот, по-прежнему раздвинутый в бессмысленной улыбке. Иголке наконец удалось соскочить с заезженной бороздки, и мелодия, приволакивая ноги, двинулась дальше. Кукла выпрямилась так резко, что я вздрогнул. Руки ее качнулись по инерции раз-другой и замерли. Она начала танцевать, чуть запаздывая и не попадая в ритм – поводить плечами в такт незатейливой мелодии, двигать руками, как будто дирижировала невидимыми музыкантами, покачивать головой из стороны в сторону.
Натужно двигались ее члены, производя судорожные движения. Достигая заданного диапазона размаха, руки секунду-другую покачивались от напряжения, преодолев сопротивление больной ревматизмом механической начинки. Мне казалось, я слышу скрип разлаженных колесиков внутри Анны.
Не помню, сколько это продолжалось, равно как и не знаю, что это было… Танец, пластика, гимнастика… не знаю. Не знаю, было ли это искусством. Речь скорее шла о живом и неживом. Я вспомнил роман известного фантаста о механической женщине-убийце…
Музыка наконец смолкла. Некоторое время слышался шорох пленки, скрип, маленькие звучки, словно птица возилась в гнезде. Анна стояла неподвижно, округло расставив руки, словно обнимая невидимого партнера. Абсолютно неподвижно. Долгую минуту. В неярком свете низкой люстры. Справа от нее тянулось длинное, до пола окно, за которым была ночь. Слева – пустое пространство, и дальше мрак, в котором тонула слабо белеющая стена с темными прямоугольниками картин. Тишина звенела. Я не двигался с места и не сводил с Анны глаз.
Она изящно присела в реверансе, и я вздрогнул, просыпаясь, с тяжелой головой и сухостью во рту.
– Потрясающе! Я не думал, что такое возможно… Просто потрясающе. Вам непременно нужно выступать!
– В переходе метро, – сказала она, усаживаясь на свое место. – Больше негде.
– Не может быть!
– Поверьте мне на слово. Мой номер безнадежно устарел. Как чечетка, например. Вот если бы вы были директором театра, мы могли бы поставить ретро-программу… Но это долгий разговор. Знаете, давайте уберем со стола и… У вас есть чай? В вашем доме сервируют чай? – поправила она себя с улыбкой.
– Сервируют. – Я встал из-за стола, преодолевая оцепенение, в котором все еще находился.
Чай мы пили в кухне. Там было светло, тепло от горячего чайника, уютно от пестрых занавесок на окнах и расписной керамики.
Возможно, подействовала атмосфера кухни. Нам казалось, что мы знакомы вечность. Ушла скованность первых минут знакомства двух не особенно бойких людей. Мы болтали ни о чем и много смеялись. Пожелав друг другу спокойной ночи, мы наконец разошлись по своим комнатам. Что было неестественно.
– Послушайте, – вдруг вспомнил я. Она обернулась уже от двери, вопросительно посмотрела. – А почему вы заплакали? Там, в парке?
– Не знаю, – ответила она, не удивившись. – Задумалась о жизни и… не знаю…
Я лежал в постели, перебирая в памяти детали знакомства с Анной, наш ужин, а также мысленно вел записи в дневнике, по привычке нудно пререкаясь с оппонентом по имени alter ego. Миф номер… тринадцать. Дружба между мужчиной и женщиной. Возможна ли? Тема для диспутов половонезрелых подростков в мое время. Теперешнее поколение не забивает себе голову подобной ерундой. С Сонечкой Ивкиной я дружил, например. Но и спал. Но мог и не спать. Интеллектуальные отношения были первичны, секс – вторичен. С Лией интеллектом и не пахло, зато был секс, особенно вначале. И если меня спросят (ну придет кому-нибудь в голову такая дурацкая фантазия!), что мне нравится больше – умная, но суховатая секс-партнерша или роскошная безмозглая подруга, то… не знаю даже! Герой «Планеты обезьян» Мерля влюбился в обезьяну, так как она привлекла его интеллектуально и духовно. Интеллект-душа-мораль против глупости-аморальности-чистого секса. Вот в чем вопрос. Хотя какой там вопрос! И вопроса-то нет! Иди, куда тянет. От Сонечки к Лии. От Лии к Сонечке. Если не ожидать любви, верности, честности… то Лия! Лия Макдональдс. А если ожидать – то Сонечка! Секс с умной женщиной… а что такое секс с умной женщиной? А? Лучше или хуже, чем с глупой? Alter ego
[8]
, прищурясь, смотрел (или смотрело?) на меня в ожидании ответа. Ответа не было. Не знал я ответа. Я вспомнил наши отношения с Сонечкой и вздохнул. Да… интеллектом секса не заменишь. Вот если бы взять Сонечку да добавить от Лии… дальше мысль покатилась по накатанной дорожке.
