Я внимал, и странное чувство нереальности происходящего охватывало меня все больше и больше. Я чувствовал себя на сцене. Партнерша – Ведьма Мария, сестра механической куклы Анны, подает реплики, причем довольно фальшиво, с преувеличенной печалью в лице и дрожью в голосе, приличествующими разговору о пропавшей сестре. Когда в самом начале она спросила: «Где эта дура?» – это было намного естественнее.
– Вы давно с ней знакомы? Как я понимаю, из дома она уехала к вам?
Быстрый взгляд-укол, и снова печаль на лице. Тонкие бледные пальцы – кроваво-красный лак на ногтях, – рассеянно помешивают чай серебряной ложечкой. Мы сидим на кухне и пьем чай. То есть притворяемся, что пьем. У нее тонкие запястья с острой косточкой сбоку. Манжет серой атласной блузки с перламутровой пуговкой. У Анны на манжете блузки тоже была перламутровая пуговка. У Ведьмы пуговка круглая, у Анны – овальная. В воздухе передо мной появилось лицо Анны. Голубые глаза цвета бледного чистого фарфора, веснушки на переносице, приподнятые уголки рта… Я вздохнул. Вздох вырвался у меня непроизвольно и походил скорее на стон.
– Нет, – ответил неохотно, – мы познакомились позавчера…
– О!
Удивление и негодование в голосе. Только позавчера? И сразу же осталась на ночь? У одинокого мужчины? Пфуй, как это можно? Заинтересованный, откровенно-оценивающий взгляд Ведьмы скользит по моему лицу.
– Прекратите, – хотел сказать я. – Хватит притворяться! Анна сбежала от вас, от вашего… от вашего насилия над ее личностью! От нее за версту несло страхом и неуверенностью, и теперь я понимаю, почему.
Мой инстинкт самосохранения мигал красными лампочками, вопия об опасности. Сирена готова была взорваться воем. Я исподтишка рассматривал ее так же, как позавчера рассматривал Анну. Анна была «Примаверой» Боттичелли, а эту следовало бы сжечь на костре. Хищница, леопардиха с сильными мускулами, жестким взглядом и предприимчивым характером ростовщика. С кровавыми когтями. Ее фальшивая мягкость, потупленный взор никого не введут в заблуждение. Я удивительным образом проник в ее суть. Мне было жаль Анну.
– Мы готовим выставку, – вдруг сказала Ведьма, видимо, почувствовав мое настроение. – Я без Анны как без рук. Вы себе не представляете, как не вовремя она ушла…
Теперь передо мной сидела усталая женщина, труженица, несущая на своих поникших некрепких плечах нелегкие женские судьбы – свою и сестры. Лишенная иллюзий. Подперев подбородок рукой, она, казалось, забыла обо мне, сидела, глубоко задумавшись. Мне стало стыдно за свои мысли…
– Мы готовим выставку, – повторила Ведьма. – Я не знаю, за что раньше хвататься. Помощь Анны неоценима. Она прекрасно умеет ладить с людьми. Я, признаюсь, предпочитаю работать с бумагами и счетами. Возможно, я немного резка…
Она заглянула мне в глаза. В глазах блестели непролитые слезы и еще что-то… любопытство? Как я восприму ее слова, поверю ли?
Я ответил спокойным и холодным взглядом. Не поддамся! Губы ее чуть покривились, она судорожно вобрала в себя воздух – всхлипнула? Alter ego сочувственно заморгал (заморгало?), но я топнул на него ногой. Не верил я ей! Не верил ни на грош! Не знаю, есть ли у меня шестое или седьмое чувство, но Лию и Сонечку я видел насквозь. Эту, как мне казалось, я тоже видел насквозь. Шерсть у меня на загривке стояла дыбом, верхняя губа вздрагивала, стремясь обнажить клыки, которых у меня не было (равно и как и шерсти на загривке), из горла рвалось рычание. Я воспринимал ее на уровне подсознания и генов, в отличие от цивилизованного alter ego, который (которое?) видел в ней лишь плачущую женщину, и зрелище это было для него невыносимо. Может, в незапамятные времена ее племя истребило мое… Или мое было простым честным племенем равнинных пахарей, а ее – лесных болотных колдунов, дружившим с верволками, черными котами и нечистой силой, наводившим порчу на честных пахарей с целью… с целью… А просто так, по причине вредности натуры! От нее за версту несло пороком, притворством и извращением не в вульгарно-сексуальном смысле, а в смысле человеческом, моральном и гуманитарном. Я сидел и смотрел на нее, якобы плачущую, закрывшую лицо руками.
«Изверг!» – вскрикнул (вскрикнуло?) alter ego, и я опомнился. Эвона, куда меня занесло! Здорово она меня зацепила! Хорошо, хоть не вслух.
– Не плачьте, – пробормотал я. – Пожалуйста!
– Извините, – с готовностью ответила Мария, отнимая руки от лица. – Извините…
Она приняла у меня из рук салфетку, а я вспомнил, как позавчера плакала на скамейке в парке Анна, и я протянул ей свой носовой платок. Вспомнил, вздохнул и подумал, что они такие разные, а плачут одинаково.
– Я, как ненормальная, примчалась, все бросила! Поверьте, Анна – все что у меня есть. Мне небезразлична ее судьба, поверьте…
Она проговаривала мыльнооперный текст низким сипловатым голосом, который уже ничем не напоминал резкий пронзительный вопль сойки…
В ней был класс. Красивая одежда, насколько я мог судить, стоила недешево. Она сбросила жакет и осталась в серой блузке с круглыми жемчужными пуговками. Длинная юбка с высоким разрезом на боку, в который я старался не заглядывать. Черные дорожные туфли на низком каблуке и черные прозрачные чулки. Часы – я узнал их, у Лии были такие же – изящные дамские часики обанкротившейся швейцарской фирмы «Лассаль». Лия свои не носила – слишком скромные, а мне они нравились, я сам подарил их ей когда-то… Браслет на правой руке – мелкие разноцветные камешки на тонкой золотой проволоке – единственное выразительное пятно в ее облике, если не считать красных ногтей. Волосы высохли и стояли дыбом, отчего она напоминала Медузу-горгону с древнегреческой вазы. Когда я, маленький, рассматривал книгу «Мифы и легенды Древней Греции», меня ставили в тупик подписи под некоторыми рисунками, например, рисунок на вазе. Я понимал это следующим образом – некий древнегреческий художник рисовал бегущих человечков, положив лист бумаги на плоскую вазу, и удивлялся, почему не на стол.
Моя непрошеная гостья была похожа на Медузу горгону или на полуощипанную курицу. Но, должен признать, это ее совсем не портило. У нее были поразительно синие глаза… и знакомые приподнятые уголки рта – видимо, семейная черта. Семейное сходство с Анной наблюдалось, но скорее в движениях, мимике и жестах, то есть во всяких непроизвольных проявлениях натуры, впитанных с детства от членов семьи. Красные ногти были лишними и являли собой диссонанс с обликом. Тонкие пальцы… «Настоящий средний класс, солидный, образованный, привыкший к деньгам… – думал я. – Буржуазия, не то что новодел Стас Удовиченко. Синяки под глазами – действительно устала. И взгляд… неприятно-насмешливый, пронзительный, как и ярко-красные ногти, который она всеми силами пыталась подавить. Взгляд выдает характер… подлючесть, как говорит Эдик Исоханов. Все-таки ведьма. Слезы, заламывание рук, синева под глазами… и все-таки ведьма! Довела Анну до бегства из дома… Если бы Анна была здесь, мы вполне по-семейному посидели бы, сказали бы: извини, Мария, так получилось… но Анна остается здесь!
– Анна поставила меня в трудное положение, – вздохнула Ведьма. Она смотрела на меня серьезно, в голосе вибрировали доверительные интонации.
