Все произошло так быстро, что я не успел опомниться и по-прежнему держал в руках проклятые ребра, напоминая своим видом дикаря-каннибала. Ведьма визгливо хохотала, утирая слезы салфеткой, зажатой в правой руке, и стуча кулаком левой по столу, пребывая, видимо, в состоянии совершеннейшего восторга. Наши два столика оказались в центре внимания всего зала – публике было уже не до стриптиза. Девушки на сцене приседали вхолостую. Я чувствовал себя раздетым публично. Машинально пробежался взглядом по смеющимся лицам и наткнулся на откровенно ненавидящий взгляд в упор, принадлежащий телохранителю и другу Стаса Удовиченко, черномазому красавчику Эдику Исоханову. Он сидел в компании трех молодых людей с неприветливыми лицами при цеховых атрибутах – черных кожаных пиджаках, золотых цепях, подбритых висках. И все они внимательно смотрели на меня. Мне стало неуютно и сразу захотелось оказаться как можно дальше от «Дикого Запада». Под такими взглядами и кусок в рот не полезет.
– Что? – спросила чуткая Ведьма.
– Видите четверку за столиком слева от бара? Восточный человек – это телохранитель Стаса Удовиченко. Как раз смотрит сюда.
– Исоханов? – вспомнила она. – Ну и взгляд! В каких вы с ним отношениях?
Я пожал плечами – ни в каких. Я не смотрел в ту сторону, но чувствовал на себе их упорные тяжелые взгляды. Говорят, человек чувствует кожей дуло пистолета, направленное на него. Взгляд Эдика был того же качества. Он упирался в меня, как дуло заряженного пистолета.
– Мне кажется, он вас недолюбливает, – заметила Ведьма.
«Недолюбливает!» Мягко сказано! Чувство наше зрело на уровне инстинкта, и каждый подсознательно чуял в другом существо чуждой породы.
На сцене меж тем появился босой парень с нагловато-красивым лицом и сильно загорелой кожей. На нем ничего не было, кроме джинсов. Он гладил себя ладонями по груди и бокам, вытягивал губы трубочкой, выдыхал шепеляво «О, йес!» (у него получалось «йешш!»), облизывался и закатывал глаза. У него была узкая талия, широкий разворот плеч, выпуклые межреберные мешки и мощные ляжки. И ни грамма жира. Я поймал себя на том, что втянул живот. Мне было неуютно. Взгляд Эдика жег, как лазерный луч. Музыка, однообразная и ритмичная, состоящая всего из нескольких тактов, раздражала и возбуждала одновременно. Атмосфера в зале накалялась. Вдруг раздался истеричный женский визг. Женщина тонко и длинно выводила «и-и-и-и-и». Стриптизер плавно покачивал бедрами взад-вперед, мужественно выдвинув нижнюю челюсть.
Восторженно завизжала еще одна женщина, мужской голос крикнул «браво». Моя соседка-блондинка, вскочив с места и сжав кулаки, выкрикивала какое-то слово. Какое именно – я не мог разобрать из-за шума. От визга тонко звенели бутылки в баре. Казалось, в едином порыве визжал весь зал: «Браво! Давай! Гена! Гена! Генчик!» Не только визжал, но и топал ногами, стучал по столу кружками и свистел. Какофония заглушала ритмичную музыку, которая заводила так же, как и стриптиз. Парень долго стягивал с себя джинсы, а я развлекался тем, что рассматривал лица вокруг себя и не переставал удивляться. Ведьма, улыбаясь бессмысленной улыбкой, промокала влажный лоб салфеткой.
Сеанс массового секс-психоза продолжался еще минуты три. Под бурные аплодисменты собравшихся великому артисту удалось наконец стянуть с себя джинсы, и он, оставшись в символических бикини, раскрутил штаны над головой и швырнул в угол сцены, что было пиком представления. Зал вопил так, как будто испытывал коллективный оргазм.
Я пожевал листики салата. Есть мне расхотелось. Народ постепенно приходил в себя, жадно прикладываясь к кружкам. На сцене сменились декорации, и плотная певица в серебряном платье исполняла под гитару романс «Those were the days» неожиданно приятным, чуть сиплым голосом, в котором звучало подлинное чувство. Ведьма взглянула на часы, с удивлением сказала: «Уже третий час, скоро закричит петух!» Я поймал взгляд официанта, он кивнул и через несколько минут принес счет.
В фойе было пусто. Горели три неяркие бра на задрапированных темно-красным велюром стенах. Пустота за стойкой раздевалки. Вышибалы не было видно. Мы подошли к раздевалке и остановились у двери, ведущей, видимо, куда-то внутрь помещения. Дверь бесшумно подалась, и, прежде чем я сумел опомниться, чья-то рука втянула меня в темное нутро узкого коридора, конец которого тонул в густой темноте. Я успел заметить черные, асимметрично расположенные двери по обеим его сторонам.
– Это за Стаса! – сказал Эдик, а это был именно он, и я почувствовал на лице его жаркое дыхание.
Он размахнулся и… Я инстинктивно вскинул руки, и тут же сильная боль обожгла скулу. Голова моя, дернувшись, разлетелась на тысячи осколков.
– Это за Лию! – сказал Эдик.
Затылок мой намертво впечатался в шершавую бетонную стену, во рту стало пронзительно солено, теплая струйка скользнула по губам.
Что испытывает человек, которого бьют? Растерянность, страх, протест и бешеное желание дать сдачи. Меня били только однажды, в армии, когда я, долговязый салага с интеллигентной физиономией, попал в руки ребят постарше и посильнее… Я сжал кулак и, вложив в него все силы, ударил в ответ, попав в железное Эдиково плечо.
– Это за фонд! – сказал Эдик.
При чем тут фонд?
Я сжался в ожидании нового удара и боли. Удара, однако, не последовало. Вернее, удар был, но глухой и, видимо, не имеющий ко мне никакого отношения. Эдик, покачнувшись, стал медленно оседать на пол у моих ног. Когда рассеялся туман перед моими глазами, я увидел Ведьму с небольшим огнетушителем в руках. Она осторожно поставила огнетушитель на пол и пнула бездыханное тело Эдика носком туфли, пробормотав: «Надеюсь, он жив». И только после этого взглянула на меня. В ее взгляде не было ни сочувствия, ни испуга за мою жизнь.
– Быстро! – Она схватила меня за руку. – Ну!
Я, шатаясь, тащился за ней в глубь коридора, ощупывая разбитое лицо. По пути она дергала за ручки дверей, и когда наконец одна из них подалась, втолкнула меня внутрь. И в ту же минуту мы услышали голоса в коридоре. Эдик ревел, изрыгая проклятья, что-то бубнили его дружки.
– Слава богу, он жив, – сказала Ведьма. Я не мог разделить с ней ее радость.
Комнатка была крохотная, увешанная по стенам ворохами блестящей одежды. Удушливо пахло потом, духами и кладовкой. На туалетном столике стояли баночки с кремами и красками. В длинном зеркале с лампочками по периметру отразилась моя окровавленная физиономия, торчащие дыбом волосы и разорванный ворот рубашки. Ведьма повернула ключ в замке. Я попытался стереть кровь с лица, но рука тоже была в крови, и я только размазал ее еще больше. Голова гудела, боль отбойными молотками пульсировала в затылке. Меня подташнивало от соленой тягучей слюны, наполнившей рот.
Ведьма открыла стенной шкафчик и стала шарить там. Она молчала, и я почувствовал, что начинаю ее остро ненавидеть. Наконец она подошла ко мне с ватой и бутылочкой перекиси.
– Вячеслав Михайлович, – сказала она, ухмыляясь, – вы прекрасно держались. Вашей выдержке можно позавидовать. Воображаю, как вам хотелось дать ему сдачи!
