* * *
После душа, натянув на себя старые джинсы, которые Сонечка раскопала на антресолях – то ли мои еще, то ли бывшего мужа, – я готовил завтрак. Изучив содержимое Сонечкиного холодильника, я вытащил яйца, подсохший сыр, молоко. Даже пучок петрушки обнаружил в холодильнике – усохший, правда, но еще вполне съедобный, – и сунул его под холодную воду. Омлеты у меня тоже получаются неплохо. Сонечка готовить не умела, считая это пустой тратой времени. Жить нужно духовной жизнью. Она сидела на табуретке, молчаливая, задумчивая, видимо, недоумевая. Иногда я ловил на себе ее взгляд, в котором сквозило удивление, печаль и… легкая насмешка.
Это моя гавань, говорил я себе. Почти десять лет прошло, а я помню, где стоят тарелки, чашки и сковородка. Ничего не изменилось в Сонечкиной квартире. Слегка порыжевшие занавески на окне, выщербленная столешница кухонного стола, даже вьетнамская циновка, протертая до дыр и потерявшая цвет, была та же, что и десять лет назад. Почти десять лет жизни с Лией канули неизвестно куда, отступили, рассеялись. Все отступило, и остались только мы – Сонечка и я, два актера на залитой беспощадным белым светом сцене. Еще не поздно, говорил я себе. Не поздно! У каждого из нас была своя роль, но без суфлера мы путались в словах и жестах…
Мы сидели за столом в крошечной кухне, как в старые добрые времена. Омлет был великолепен! Ярко-желтый, с корочкой расплавленного сыра, посыпанный сверху петрушкой, он был жизнеутверждающим и заставлял поверить, что все будет хорошо. Я подумал, что утоленный голод может быть прекрасным лекарством от ностальгии и депрессии. Поголодать пару дней, а потом… врубить! Нужно будет развить эту мысль в своем дневнике.
Сонечка была печальна, бледна. На меня не смотрела. Сказала, что завтра улетает в Грецию на две недели. Сделала себе подарок. Учебный год, правда, еще не закончился, но зато сейчас намного дешевле. А к выпускным она вернется. И так некстати заболела… Всю зиму держалась, а весной… вот те на!
– Авитаминоз, – вынес я приговор. – До завтра я тебя поставлю на ноги. А в Греции ешь побольше и купайся в море. Правда, вода еще холодная. И загорай.
– Я уже думала сдать билет, – сказала Сонечка.
– Ни в коем случае. Если бы я знал раньше, я бы полетел с тобой! – сказал я и вспомнил, что дал подписку о невыезде. Черт! Мне казалось, что ничего в жизни я не хотел так сильно, как оказаться с Сонечкой на каком-нибудь безлюдном острове в Адриатике. Я представил себе залитые солнцем меловые горы, поросшие густым терновником, бело-зеленое море и бесконечный песчаный пляж… Когда-то я был с родителями в Дубровнике… – В следующий раз! – бодро сказал я.
Она слабо улыбнулась.
– Можно в августе, перед началом занятий. Хочешь?
Она не ответила, лишь пожала плечами и вздохнула.
– Знаешь, я хочу вернуться на кафедру, – сказал я.
– Возвращайся, – ответила она. – Студенты сейчас другие.
– Поколение, выбравшее пепси. – Я вспомнил незнакомку в парке. – Да уж…
Она приняла мой ответ за осуждение и бросилась на их защиту.
– Они свободнее, чем были мы в их возрасте. Попадаются чудо какие дети. Умные, талантливые. Сейчас возможностей выразить себя намного больше. Они не боятся отстаивать свое мнение. Возвращайся! – Заговорив о студентах, Сонечка оживилась.
– А как бывшие коллеги? Как профессор Баран?
– В январе перенес инфаркт, собирается в июне на раскопки. Лечащий врач предупредил, что он может умереть прямо в поле. А Николай Евменович ответил, что не с его счастьем и что он еще постриптизит.
– А Рита Марковна?
– У нее вторая внучка родилась две недели назад. А Инна Васильевна разводится…
Мы съели омлет, допили коньяк – я заподозрил, что это, возможно, еще мой, десятилетней выдержки. Женское жилище отличается от мужского. Коньячная бутылка не вписывалась в антураж Сонечкиной квартиры. Я почувствовал, как слипаются глаза – сказывалась бессонная ночь. Сонечка, заметив, что я сейчас усну, сказала, что я могу лечь в спальне. А ты, хотел спросить я, но решил, что еще не время. Мне было тепло около Сонечки, мне было интересно с ней, но, как к женщине, меня к ней не тянуло. Я подумал, что лучше бы мне прилечь на диване…
В спальне царил беспорядок. На полу стоял раскрытый чемодан с разными женскими мелочами, на кровати были разложены платья, на круглую китайскую вазу была надета ажурная белая шляпка с полями-клеш, расшитая разноцветными бусинами. Ого! Сонечка не на шутку готовится к отпуску. Что-то похожее на ревность сладко шевельнулось у меня в душе. Я никогда не видел ее в шляпке. Зимой она носила мужскую ушанку.
Она сгребла свои вещи с кровати, и я рухнул на их место, успев пробормотать:
– Я отвезу тебя в аэропорт. – После чего провалился как в колодец… Кажется, мне удалось еще добавить: – И встречу!
Но, возможно, это было уже во сне. Последнее, что я запомнил, была Сонечка, стоявшая у двери и смотревшая на меня. И было что-то в ее взгляде, что ударило меня в самое сердце – горечь, сожаление, насмешка. Мне даже показалось, что губы ее шевельнулись, произнеся какое-то слово… Но, возможно, мне это просто приснилось…
Я проспал почти до вечера. Видимо, сказался эмоциональный стресс и общая измотанность. Когда я открыл глаза, за окном уже серели вечерние сумерки. Было очень тихо – так бывает в нежилой квартире. Рядом со мной спала Сонечка, неслышно дыша, и я стал расматривать ее лицо, бледное, с тонкими чертами, с мелкими трогательными морщинками в уголках глаз. На секунду мне показалось, что она умерла, и страх остро кольнул меня в сердце. Нет, она дышала, конечно. «А у меня в результате последних событий развивается паранойя», – подумал я. Сонечкины легкие платиновые волосы разметались по подушке. Я смотрел на нее, и все у меня внутри сжималось от непонятной жалости.
Осторожно, боясь потревожить ее, я сполз с кровати и отправился в кухню. Голова моя была налита свинцом, страшно хотелось пить. Я поставил на огонь чайник, осмотрелся. Да… Обстановочка, как говорил Саша Черный.
Пока грелся чайник, я вымыл посуду, потом решительно потянул на себя дверцу холодильника. Чайник давно закипел, а я так увлекся, что не мог остановиться. Минут через сорок нутро холодильника сияло чистотой. Около двери выстроились полиэтиленовые пакеты с мусором, пустыми банками и бутылками из-под молока. Недолго думая, я вынес их на лестничную площадку и, поплутав немного, нашел по запаху мусоропровод. И под занавес протер пол, удивляясь сам себе. Ни я, ни Лия не занимались уборкой. К нам приходила женщина, которая когда-то работала в институте гардеробщицей.
После этого, сидя в преображенной кухне, я долго пил чай, испытывая чувство глубокого морального удовлетворения.
А Сонечка все спала. Я посмотрел новости по телевизору. Она все спала. Около двух ночи, не зажигая света, я улегся рядом. Потрогал ее лоб, он был холодным.
Я лежал около Сонечки, улыбаясь.
