– По правде говоря, от нее не было особой помощи, – помедлив, призналась Ксения. – Она сама серьезно больна, кажется, у нее была малярия, и она до конца так и не оправилась. Она приходила раза два или три… Если она тебе нужна, я могу навести справки у сестры Анны.
– Нужна, и очень. Только придумай какой-нибудь подходящий предлог – что она помогла мне когда-то в прошлом и я хочу ее отблагодарить, к примеру. Не нужно, чтобы посторонние знали, что я собираюсь говорить с ней о Лили Понс.
…Ступени, которые вели на третий этаж, оказались крутыми и высокими – и так как Амалия привыкла делать свои собственные выводы из любых мелочей, она подумала, что монахини не слишком жалуют больную. Если бы дело обстояло иначе, конечно, Еве выделили бы комнату на первом этаже, чтобы ей не пришлось подниматься по лестницам.
«Хотя, может быть, я зря драматизирую… Просто у них нет свободного помещения, к примеру, или она сама попросила эту комнату…»
– Сюда, – вполголоса сказала молодая монахиня, сопровождавшая Амалию. – Только постарайтесь не задерживаться… Она не слишком хорошо себя чувствует, хотя…
Она замолчала. Амалия вопросительно взглянула на нее, приглашая не обрывать фразу многоточием.
– По правде говоря, – пробормотала монахиня, – мать-настоятельница полагает, что Ева просто пытается привлечь к себе внимание… ну, знаете, как актрисы… – Она покраснела.
Однако, когда Амалия увидела лицо Евы, у нее поневоле мелькнула мысль, что надо сильно недолюбливать человека, находящегося в таком состоянии, чтобы обвинять его в симуляции. На лице этом, казалось, жили только огромные черные глаза, и хотя Ева, лежащая на кровати, прикрылась одеялом, Амалия сразу же заметила, до чего та исхудала. В коротко стриженных, слегка вьющихся темных волосах поблескивали седые нити, губы истончились и потеряли цвет. Над кроватью Евы висело распятие и картинка, изображавшая одного из боттичеллиевских ангелов.
– Я так и думала, что еще раз увижу вас, – сказала Ева с подобием улыбки.
Она попыталась сесть на постели, но Амалия знаком попросила ее не двигаться. Придвинув к изголовью стул, баронесса опустилась на него.
– Мне очень жаль, что вы больны, – сказала Амалия.
Ева несколько мгновений пристально смотрела ей в лицо своими черными обжигающими глазами, затем отвернулась и машинально подтянула одеяло повыше. В этой комнате пахнет несчастьем, мелькнуло в голове у Амалии; другие, может быть, увидели бы здесь только идеальную чистоту накрахмаленного белья и эту строгую стену с распятием и ангелом, но я-то чувствую, что дело вовсе не в них. На столике возле кровати лежала Библия с многочисленными закладками и маленькая записная книжка – должно быть, с какими-то личными заметками. Ближе к стене стояло несколько пузырьков с какими-то лекарствами.
– Что это? – вяло спросила Ева, кивая на книги, которые Амалия принесла с собой.
– Я подумала, что они, может быть, пригодятся кому-нибудь в вашем ордене. В приюте недавно умер один профессор… он был знатоком японского, это его книги. Наследники сказали, что им книги на японском ни к чему, а я вспомнила, что у вашего ордена есть миссия в Японии…
– И вы пришли сюда ради этого? – Бледные губы Евы вновь исказило подобие улыбки.
– Не только. Я хотела поговорить с вами об одной женщине, которую вы, может быть, знали. – Амалия увидела, как колюче блеснули глаза Евы, и, не давая ей времени возразить, быстро сказала: – Речь идет о Лили Понс.
– Ах, – сказала Ева с совершенно неподражаемой интонацией. Только актриса – очень хорошая актриса, подумала Амалия, могла вложить в этот коротенький возглас столько оттенков: иронию и грусть, разочарование и жалость. – Боюсь, сударыня, что вы зря потратили свое драгоценное время. Я плохо знала Лили Понс… и потом, я последний человек, к которому вам стоило бы обратиться.
– Почему?
Ева вздохнула, и Амалия увидела, как на бледные щеки ее собеседницы вернулось некое подобие румянца.
– Потому что я терпеть ее не могла. Я знаю, это не по-христиански – говорить такие вещи, но… – Она повела худым плечом. – Это правда.
Амалия поняла, что ее задача осложняется. Безусловно, тут было замешано что-то личное, поэтому следовало действовать особенно осторожно. Конечно, можно было найти еще кого-нибудь, кто знал Лили Понс и мог рассказать, что за человек она была, но это заняло бы некоторое время, а Амалию томило предчувствие, что как раз времени ей может и не хватить.
– Вы знаете, как она умерла?
– Ну… да.
– Скажите, вас не удивило, что она покончила с собой?
В черных глазах впервые с начала разговора блеснули искорки интереса.
– Собственно говоря… А почему вы спрашиваете?
– Судя по всему, некто сейчас избавляется от людей, которые находились с ней в одном доме, когда она умерла. И мне хотелось бы разобраться, в чем там дело.
– Думаете, ее убили?
– Не исключено.
Ева тяжело вздохнула и прикрыла глаза рукой.
– Скажите мне, только честно, – внезапно проговорила она, убирая руку. – Что вы станете думать обо мне, если я вам скажу, что когда я узнала о смерти Лили Понс, то пошла и купила шампанского?
– Я подумаю, что она, наверное, причинила вам большое зло, которое вы не смогли простить.
– И вы не станете меня осуждать?
– Нет, если вы не участвовали в ее убийстве.
– Этого не было, – медленно проговорила Ева. – Но если вам интересно, никто из тех, кто близко знал Лили, не поверил в официальную версию.
– Что она покончила с собой?
– Да. Понимаете, она была из тех людей, которые пойдут по чужим головам ради достижения своих целей. Но покончить с собой – никогда. Для этого она слишком себя любила.
– Однако у нее все же была весомая причина: смерть сына, гибель мужа…
– Это не ее сын.
– То есть как? – изумилась Амалия.
– Обыкновенно. Муж Лили хотел ребенка, но у нее ничего не получилось. Тогда она взяла в дом свою сводную сестру, напоила ее однажды и подложила мужу в постель. Да еще потом хвасталась, как ловко все устроила…
– Сестра – это Жанна Понс?
– Да, по-моему, так ее звали. Когда она родила сына, Робер и Лили сразу же его забрали, а Жанну выставили из дома. Как они оформили бумаги, я не знаю, но мне говорили, что ребенка представили сыном Лили, чтобы Жанне ничего не светило, если бы она пошла в суд…
– Скажите, Ева, я правильно понимаю, что поступки вроде этого были вполне в духе Лили?
Ева мрачно посмотрела на нее.
– Боюсь, что вы понимаете все совершенно правильно, сударыня. – В ее голосе зазвенели дерзкие нотки. – Видите ли, Лили считала, что имеет право делать что угодно, если это каким-то образом приносит ей пользу. С ней никто не дружил – я хочу сказать, из женщин, а кто по глупости подружился, потом сильно об этом сожалел.
