– Вы тоже заметили, как занервничал Ансельм, едва увидел текст? – спросил Бюсси. – А ведь за несколько минут до этого он едва снисходил до ответов на ваши вопросы, сударыня.
– Сейчас меня интересует не Ансельм, а Жан Майен. Скажите, комиссар, возможно ли вызвать его для допроса?
Бюсси метнул на Амалию хмурый взгляд.
– Боюсь, что министр твердо намерен не дать нам даже увидеться с его сыном. Вчера меня даже не пустили на порог под тем предлогом, что Жан тяжело болен и не может сейчас ни с кем разговаривать. Если я стану настаивать, будьте благонадежны, они принесут официальную справку, подписанную лучшим врачом, о том, что Жан находится при последнем издыхании. И к тому же не исключено, что меня заодно попытаются обвинить в превышении полномочий.
– Больше вопросов не имею, – промолвила Амалия так вежливо, что оба полицейских покосились на нее с невольным подозрением.
– У вас есть какая-то мысль, как разговорить Майена? – не выдержал Анри.
– У меня много разных мыслей, – уклончиво ответила Амалия. – Пока посмотрим, что скажет Жером Делотр.
Младший брат принял ее в кабинете, где стояла поникшая пальма, а на стене висел портрет молодой золотоволосой женщины. Голова ее была повернута так, что лица почти не было видно. В руке у дамы был красный веер с красными маками, на каркасе эбенового дерева, и это черно-красное пятно притягивало взгляд всякого, кто оказывался в комнате. Манеру художника безошибочно узнал бы всякий, кто мало-мальски интересуется искусством.
– Да, это Ренуар, – самодовольно подтвердил хозяин, заметив, что Амалия смотрит на портрет.
Жером Делотр был ниже своего брата, плешив, склонен к полноте и чрезвычайно улыбчив. Никому и никогда не пришло бы в голову, что такого добродушного месье можно опасаться. Он располагал к себе с первого взгляда – но Амалия по опыту знала, как могут быть опасны люди, которые вовсе не производят впечатления преступников.
– Скажите, – начала Амалия, – в последнее время вы не получали таких писем?
И она показала Жерому листок с напечатанным на нем текстом. Улыбка тотчас же исчезла с лица ее собеседника, глаза стали настороженными.
– Боже мой… – удрученно проговорил Жером, качая головой. – Поверите ли, в последние годы не было ни дня, когда бы я не жалел, что вообще познакомился с Лили Понс!
– Не поверю, – спокойно отозвалась Амалия. – Я думаю, вы забыли про нее, как только она умерла. Люди вообще очень легко забывают зло, которое причинили другим.
– Да? И какое же зло я причинил этой особе?
– Вам это известно лучше, чем мне, месье. Вы согласились замолчать обстоятельства ее смерти, потому что были уверены, что за нее никто не вступится. А может быть, тут не только умалчивание, ведь вам ее исчезновение было только на руку.
Жером Делотр тихо вздохнул и оглянулся на портрет, словно ища у него поддержки.
– Пытаетесь обвинить меня в убийстве? У вас ничего не выйдет.
– Потому что все доказательства уничтожены?
– Нет. Потому что я ее не убивал.
– Тогда кто это сделал?
– Понятия не имею. Может быть, покойный Лами, может быть, Жан Майен.
– Я вам не помешаю?
С этими словами в дверь вошла дама средних лет, с хищным профилем, прекрасно одетая, с множеством браслетов на руках, которые шелестели при каждом ее движении. Она не улыбалась, а скорее скалила зубы. Ее голубые глаза горели любопытством, к которому примешивался легкий вызов. Жером шевельнулся в кресле.
– Одетта, к нам баронесса Корф, которая занимается этим делом… Кажется, наша полиция уже ни на что не годится, – добавил он со слабой улыбкой. – Это моя жена, Одетта.
– Я очень рада, что вы пришли, – вмешалась Амалия, пресекая поток неискренних любезностей, готовый сорваться с губ хозяйки. – Мы как раз говорили о Лили Понс.
– Какой-то сумасшедший всех убивает, – кисло промолвил Жером. – Шлет совершенно безумные письма…
Одетта поглядела на Амалию так, словно та была виной всему происходящему. Тонкие накрашенные губы мадам Делотр сжались. Гремучие браслеты соскользнули к локтю, когда хозяйка, очевидно, машинально поправила бриллиантовую сережку в ухе.
– Все это чрезвычайно неприятно, – сказала Одетта. – А его нельзя поймать и казнить?
– Комиссар Бюсси как раз этим занимается, – сказала Амалия. – Но ему приходится нелегко, потому что все что-то скрывают.
– Ну, мне-то скрывать нечего, – со злым смешком промолвила Одетта. – Бедный Робер совершенно потерял голову от этой девки и переписал завещание на нее и сына. Когда сын погиб, мадам оказалась единственной наследницей, и тут она решила, что может делать с нами все, что угодно. Она вела себя, как зарвавшаяся хамка, но, к счастью, это скоро закончилось.
– Одетта… – пробормотал смущенный муж.
– Вы ведь находились тогда в деревне, не правда ли? – спросила Амалия.
– Да, потому что она заявила, что не желает меня видеть, а я не хотела оставлять Жерома ей на растерзание.
– Вы бывали в замке?
– Я пришла туда, только когда она умерла.
– И что?
Одетта грациозно пожала плечами.
– Когда видишь тело человека, который отравлял тебе жизнь, всегда удивляешься, какой он после смерти тихий и незаметный. – Ее глаза сверкнули. – Что? Вы предпочли бы услышать, что я жалела о ней? Но вы бы все равно мне не поверили.
– А кто-нибудь жалел о ней? – внезапно спросила Амалия.
– Жан заливался слезами, у него была настоящая истерика. Адвокат произнес целую речь о том, какое случилось несчастье, и прочее в таком же духе. Но вообще, кроме Жана, никто о ней не жалел.
– Кому принадлежит идея с револьвером? – с любопытством спросила Амалия.
Жером Делотр выразительно покачал головой, призывая жену к молчанию.
– Сударыня, мы уже и так сказали вам больше, чем следует. Боюсь, это все, чем мы можем вам помочь.
– Лили Понс убил Жан Майен? Поэтому у него была истерика?
Одетта поморщилась.
– Я не верю, что это он, – сказала она наконец.
– Мы говорим о самоубийстве, а не об убийстве, – поспешно вмешался Жером. – Я уже говорил и повторяю снова: ни о каком убийстве не может быть и речи. Если комиссар Бюсси…
– Если одержимый вас убьет, – весьма неучтиво прервала его Амалия, – комиссар Бюсси, разумеется, будет расследовать вашу смерть в общем порядке. Можете даже не сомневаться.
В кабинете наступило молчание.
– За что я люблю Ренуара, – пробормотал Жером, глядя на портрет так, словно он один мог его спасти, – так это за то, что его работы пропитаны солнцем. Даже когда он рисует пасмурный день – вспомните «Зонтики», к примеру, – его картина все равно излучает свет. – Он вздохнул. – Хотел бы я знать, о чем думала прекрасная незнакомка с красным веером, когда он ее рисовал. За это полотно я выдержал настоящее сражение…
