Вот утихнет музыка, и потом…
Ася ждет, а минуты текут, и еще никогда в жизни сакраментальное, даже где-то пошловатое сравнение времени с вытекающей из раны кровью не казалось ей таким точным, болезненно-точным…
Но хватит ждать. Больше нельзя, невозможно! Ася продвигается немного вперед, вытягивает было руку, но тотчас отдергивает ее и окунает в грязь. Ладони у нее давно черны от грязи и крови – содрала кожу, пока ползла, – а тыльная сторона предательски белеет. Но теперь все черное, неразличимое даже вблизи. Тут Асе приходит мысль, что у снайпера, очень даже может быть, не простая винтовка, а с таким «видящим» в темноте прицелом, или очки у него есть инфракрасные, так что он сейчас наблюдает все ее телодвижения и потешается потихоньку, прежде чем спустить курок… но сил бояться еще и этого у нее просто не осталось. Ей уже нечем бояться!
Ася вытягивает руку с полным ощущением, что рука эта делается длинной, вытягивается из плеча… у кого это из литературных персонажей была такая телескопическая рука? А, у Геллы из «Мастера и Маргариты», ну конечно… Когда Гелла пыталась добраться до бедняги Римского, у нее удлинилась просунутая в форточку рука, пальцы нашарили шпингалет и…
И пальцы Аси нашарили в кармане мертвого человека телефон.
Господи, только бы никто не вздумал ему сейчас позвонить! Иначе…
Никто не звонит. Мертвой хваткой стиснув мобильник, она отползает под прикрытие развалин, втискивается в вонючую сажу и набирает заветный номер 112.
– Служба спасения, дежурный, – отвечает мужской голос практически немедленно, и это почему-то вышибает у Аси все силы. Она ничего не может сказать, только тихо, жалобно плачет, и все, на что ее хватает, это пробормотать:
– На углу Рождественской и Крутого съезда, за белыми ящиками, двое тяжелораненых. Скорее! Они истекают кровью! Там Груша, в нас Павлик стрелял. А у Бусыги еще и лейкемия. Помогите ему! Нужно делать срочное переливание! У него распечатка анализа в кармане!
Дежурный онемело молчит, но, даже если он и начал бы что-то говорить, Ася уже не услышала бы и ответить не смогла: телефон в ее руках издает слабый писк – и отключается. Умирает. Значит, не только она забывает заряжать свой мобильный!
Но, кажется, она все уже успела, она сделала то, ради чего набралась столько страхов: где-то невдалеке раздается сирена, тьма рассеивается синими вспышками, слышен рокот моторов… От этого гимна надвигающегося правосудия Павлик, если он все еще оставался здесь, конечно, сбежит быстрее лани, быстрей, чем заяц от орла, но, скажем прямо, Ася об этом ничуть не жалеет.
Теперь нужно вернуться к ящикам. Нужно рассказать про Бусыгина, про Грушу, нужно встретить «Скорую», нужно…
И вдруг коронное Асино чувство долга пугливо сникает, словно загнанный крольчишка. Она отчетливо представляет, что увидят полицейские и доктора со «Скорой». А увидят они двух раненых, перевязанных женской непрезентабельной майкой и лохмотьями довольно поношенного, некрасивого бюстгальтера. И они будут смотреть на Асю с презрением… и правильно, разве можно ходить в таком белье?! Завтра же она купит все новое, и одежду, и… и все!
А сейчас… Сейчас Ася приподнимается и на карачках, как нашкодившая кошка, поспешно ползет вверх по Крутому переулку. Машины уже практически рядом, ее могут заметить… Она вскакивает на ноги и вламывается в глубину каких-то дворов, и все они, на счастье, оказываются проходными, так что скоро и след ее простывает на Крутом съезде, а звуки полицейских сирен и какой-то странный треск растворяются вдали.
«Чеченку» она соображает снять, лишь когда выходит на Ильинскую, где горят фонари и спешат запоздалые прохожие. Не стоит их пугать. И всю дорогу до дома она плачет навзрыд, зажимая себе рот ладонью, когда мимо кто-то проходит.
* * *
В городе проходила областная выставка молодых самодеятельных художников. Светлана любила ходить на такие выставки: у молодежи мелькают иногда совершенно парадоксальные идеи, какие уже просто физически не могут озарить признанных мэтров. Ни физически, ни химически! Иногда, пусть не часто, но все же ей удавалось «освежить взгляд на мир», как она это называла.
Однако эта выставка разочаровала. Светлана переходила от картины к картине, жалея о потерянном времени. На первый взгляд оригинальности тут было хоть пруд пруди… но это была не оригинальность естественная, которую диктует не затуманенный условностями взгляд на мир, а оригинальничанье – все надуманно, натужно, выпендрежно, а значит, вторично. Скользя взглядом по разноцветным безжизненным пятнам или столь же безжизненным традиционным пейзажам (которые на жаргоне торговцев картинами называются зеленкой), Светлана сначала бросила точно такой же скучающий взгляд на один простенький пейзаж, но через минуту вернулась к нему. Собственно, ничего особенно в нем не было: какая-то захолустная улочка, стена старого дома с осыпавшейся, облезлой штукатуркой, пожухлая осенняя трава вокруг, стандартный городской пейзаж, типичное домашнее задание для студентов художественного училища, этюд… И все же эта картина невольно заставляла остановиться, такое уныние исходило от нее. Реализмом в подборе цветов и не пахло, но, неведомо почему, Светлана поняла, что этот дом вот-вот будет снесен и вместе с ним погибнут последние воспоминания о множестве жизней, которые когда-то были прожиты в его стенах. Эти люди давно забыты всеми, только старый дом еще помнил их голоса, шаги, их любовь, ссоры, их драмы и радости…
«Фантазерка!» – усмехнулась сама себе Светлана, разыскивая табличку с именем художника. Его звали Иваном Федотовым… Имя, впрочем, ей ничего не говорило. А фамилия художнику вполне пристала! Хотя до Павла Андреевича Федотова этому Федотову было далеко, как до Луны, а все же молодой человек оказался талантлив. Все три его картины просто кричали об этом! Светлана смотрела – и удивлялась этому неожиданному сочетанию цветов. Словно нарочно, он рисовал тускло-желтое на месте красного, хаки или коричневое на месте зеленого, желтое на месте голубого, серое на месте розового, и только густо-синие тона били по глазам яркостью и насыщенностью, вызывая враз раздражающие и гармоничные ощущения.
Ну просто фовизм! Настоящий русский фовизм!
[1]
– Кто он такой? – спросила Светлана главу местного Союза художников, устроителя выставки, который как раз остановился рядом и тянулся облобызаться с ней. Подставляя щеку его дряблым губам, Светлана вспомнила, каким он был пятнадцать, даже десять лет назад, какой бурный роман чуть не вспыхнул между ними тогда… появление Геннадия помешало. Просто удивительно, как опускаются мужчины! Женщины в этом смысле держатся куда лучше!
Она поймала глазами свое отражение в остеклении какой-то темной гравюры и тайком улыбнулась себе, любимой.
– Ванька Федотов? – развязно осведомился глава. – Да никто – просто любитель. Сам-то он инженер по профессии, картины, конечно, ерундовские, но в этом году такое неактивное участие, ты знаешь, что я решил дать парню шанс.
