Иванцов снова поежился. Дошли, дошли до него слухи, что Альбина его гусаром прозвала. Причем вложила в это слово самый непристойный, самый препротивный смысл. Девчонки из бухгалтерии замучили зубоскалить на его счет.
– Надо же, Серж, тебе – и отказали?! Чуб ей твой, что ли, не понравился, а? Или манеры?
– А какие у меня манеры? – Он сально улыбался, заглядывая за пазуху одной из них, улыбался, хотя хотелось от души выматериться.
– Непристойные, какие же еще! – хохотала довольно обладательница глубокого декольте. – Альбина такие манеры не приемлет.
– Подумаешь! – фыркал он вроде бы беспечно. – Звезда какая!
– Звезда не звезда, а вот отшила тебя.
Это девки ему мстили. За все его промахи. Кого то когда то не проводил. С кем то когда то не остался до утра. А и ладно, он переживет все их пустые страдания! Но вот что касается Альбины…
Его зацепило! Нет, даже не так: его задевало, злило ее равнодушие. Она могла бы быть и повежливее, отказывая ему во внимании. Вот он и наделал глупостей с этим чертовым ДТП, с ее чертовым бывшим.
Ох, как он ругал себя потом за неосторожные свои заявления! Отомстить хотел! Желчь излить! К руководству с идиотическими умозаключениями помчался. Как пацан или, правильнее сказать, Иуда. И толку с его подлого порыва?! Руководство только что у виска не покрутило. Альбина теперь вообще в его сторону не посмотрит. А ему хотелось, чтобы посмотрела! Более того, хотелось, чтобы смотрела, не отрываясь!
– Тебе надо подстричься, – посоветовала старшая сестра, когда он пожаловался ей на свою сердечную неудачу.
– Чего?! – Иванцов так и замер с кружкой чая возле рта, забыв отхлебнуть. – Подстричься?!
– Да, – сестра подложила ему на тарелку еще один пышный блин с клубничным вареньем. – Если она презрительно отозвалась о твоем чубе, назвала его гусарским, то тебе надо избавиться от всего, что ей не нравится. Если, конечно же…
– Что?
– Если, конечно же, тебе так хочется ей понравиться по настоящему, а не на раз.
– Ну-у…
Иванцов задумался, отставил кружку с чаем в сторону, уставился на блин, истекающий маслом.
А чего он, в самом деле, хочет от Альбины? Симпатии? Уважения? Внимания? Или всего в совокупности?
Он вспомнил ее: высокую, тоненькую, грациозную. У нее были потрясающие ноги, удивительные глаза, влекущий рот… пока он не открывался, пока она ничего не говорила. Норов, конечно, у девушки непотребный. И чего Сучков посоветовал к ней присмотреться? Считал ее почему то самой лучшей. Самой порядочной и самой для него подходящей.
Что он – Иванцов – в ней пропустил?
– Я не знаю, – не стал он откровенничать с сестрой и принялся терзать ароматный круг теста. – Может, и не на раз.
– А если так, то подстригись непременно. Тебе пойдет. И ей должно понравиться. Это будет твоим первым шагом.
– А вторым?
– А вторым… Ты должен будешь что то сделать для нее. Что то очень важное.
Он уже сделал! Иванцов чуть не фыркнул. Остановило то, что рот был забит блином с вареньем.
– Ну, из пожара тебе ее спасать не придется. Судя по всему, она девушка осторожная, – продолжала размышлять старшая сестра, очень уважающая душещипательные мелодрамы. – От преступных элементов тоже – она сама кого хочешь спасти может. Но ты должен непременно ей в чем то помочь. В чем то важном. Женщины, поверь, это любят. И запросто меняют гнев на милость.
– Считаешь?
Он допил чай и поднялся из за гостеприимного стола, где его всегда потчевали на убой, будто впрок.
– Уверена, Сережа! Поверь мне, как женщине!..
Он поверил и через пару дней после того памятного ужина, в свой выходной пошел стричься. И попал то, как на грех, к какому то непонятному созданию с девичьими манерами. При совершенно лысой голове создание имело длинный тонкий хвостик, выползающий откуда то с затылочной части. Четыре дырки в левом ухе. В каждой дырке – по крохотному сверкающему колечку. И по четыре дракона на каждом предплечье.
Сейчас, после неосторожного заявления Иванцова, драконьи хвосты шевелились на бугрившихся от возмущения мышцах парикмахера.
– Вы просто мачо, дорогой мой! Просто мачо! – Парень низко склонился к уху Иванцова и зашептал горячо и сладко: – Вас просто порвут, если кому нибудь позволите! Вас просто порвут на части, настолько вы стали сексуальны! Правда, есть одно «но»…
– Какое?
Иванцов стащил с себя укрывающую накидку, начал выбираться из кресла, слушать. Слушать жаркий шепот странного хвостатого создания было противно.
– Вам надо серьезно поработать над своим гардеробом.
– Над чем, над чем? – не сразу понял он.
– Ну, вам надо приодеться немного.
Шустрые пальцы парикмахера скользнули по телу, принадлежащему Иванцову. С силой ткнув в грудные мышцы, бедра и зад.
– Сейчас как!!! – Он осатанел.
– Пардон, пардон! – Парень противно хихикнул, отпрыгнул, но все же не унялся, затараторив ему в след: – Непременно – джемпер грубой вязки, ботинки высокие на шнуровке, тонкой кожи куртка до талии и, конечно, не такие позорные штаны!
Иванцов поймал свое отражение в зеркале.
Штаны как штаны. Обычные. Со стрелками и карманами, с ремнем.
– Джинсы, дорогой мой мачо! Только джинсы, лучше с прорехами на бедрах! И на колене, непременно на колене!
Джинсы? Да были у него джинсы. И с дырками от времени, и без дырок. Но на работу в них он ходить не мог. А после работы времени оставалось только на домашние шорты и тапки. Если случались свидания, то особенно переодеваниями он себя не мучил. В чем был, в том и шел, причем сразу после работы. Или во время нее.
Но ведь пошел по магазинам то, будь он неладен, этот цирюльник! И джинсы купил жидкого небесного цвета, и синий свитер грубой вязки, и куртку ему подобрали.
– Тончайший крэк, – авторитетно заявил плутоватого вида продавец с черными, как ночь, глазами, его однажды Иванцов сам лично задерживал по подозрению в мошенничестве. – Доволен будешь, начальник!
«Ботинки на шнуровке – это перебор», – решил Иванцов и купил обычные осенние, как уверил тот же черноглазый плут: ручной работы.
Приволок домой все покупки, полчаса срезал бирки и этикетки. Потом оделся и встал перед зеркалом.
– По-моему, неплохо, а? – Иванцов улыбнулся самому себе. – Что скажешь, Альбина Витальевна?
Нет, к ней сразу в новом облике он не поехал. Испугался, если честно. Он самого себя такого нового боялся. Будто стал выше, моложе, наглее. Глаза какие то незнакомые, дерзкие. Ухмылка тоже будто погрубела. Он перед зеркалом долго репетировал осанку под новый облик. То руки в карманы джинсов, то в куртку. То застегнется, то нараспашку. К коротко стриженной голове вообще боялся прикасаться.
